6. Превращение в охотника

6. Превращение в охотника

Пятница, 23 июня 1961 года

Как только я уселся, я забросал дона Хуана вопросами. Он не ответил мне и сделал нетерпеливый жест рукой, чтобы унять меня. Он, казалось, был в серьезном настроении.

— Я думал о том, что ты совсем не изменился за время, пока пытался научиться чему-нибудь о растениях, — сказал он с укором.

Он начал громко перечислять все те изменения личности, которые он мне рекомендовал. Я сказал, что все это очень серьезно рассмотрел и нашел, что я, пожалуй, не смогу их осуществить, потому что каждое из них идет вразрез с моими убеждениями. Он заметил, что просто рассматривать их недостаточно и то, что он мне сказал, было сказано не для забавы. Я опять стал настаивать, что хотя я и мало сделал в смысле приспособления моей личной жизни к его идеям, но я действительно хочу научиться использовать растения.

После долгого напряженного молчания я напрямик спросил его:

— Будешь ли ты учить меня о пейоте?

Он сказал, что одного моего намерения недостаточно и что узнать что-либо о пейоте — он впервые назвал его «Мескалито» — дело серьезное. Похоже, тема была исчерпана.

Однако в начале вечера он устроил для меня испытание. Он поставил передо мной задачу, не дав никаких ключей к ее решению: я должен был найти благоприятное место или пятно на участке перед дверью, где мы обычно садились поговорить, — пятно, где я, по его словам, должен был чувствовать себя счастливым и полным энергии. В течение ночи, пока я, катаясь по земле, пытался найти «пятно», я дважды замечал перемену окраски однообразно темного грязного пола на этом участке.

Задание меня утомило, и я заснул на том самом месте, где заметил перемену окраски. Утром дон Хуан разбудил меня и заявил, что мой опыт был удачным. Я не только нашел благоприятное место, которое искал, но я также нашел противоположное ему, враждебное или отрицательное пятно, и определил цвета, связанные с обоими.

Суббота, 21 июня 1961 года

Ранним утром мы отправились в пустынный чапараль. Пока мы шли, дон Хуан объяснял мне, что нахождение благоприятного или враждебного пятна было очень важной необходимостью для человека, находящегося в диком месте. Я хотел перевести разговор на тему пейота, но он просто отказался говорить об этом. Он предупредил, что об этом не должно быть никаких упоминаний до тех пор, пока он сам не поднимет эту тему.

Мы уселись отдохнуть в тени высоких кустов в районе, покрытом густыми зарослями. Пустынный чапараль вокруг нас еще не совсем высох. Был теплый день, и мухи совсем замучили меня, в то время как дона Хуана они, казалось, вовсе не беспокоили. Я думал, что он просто игнорирует их, пока не заметил, что они совсем не садятся на его лицо.

— Иногда бывает необходимо быстро найти благоприятное место на открытом пространстве, — продолжал дон Хуан, — или определить, не является ли место, где ты собираешься отдохнуть, плохим. Однажды мы сели отдохнуть возле холма, и ты стал очень сердитым и беспокойным. Это место было враждебным тебе. Малышка ворона предупредила тебя, помнишь?

Я вспомнил, что он предупреждал меня избегать этого места в будущем. Я вспомнил также, что рассердился на него из-за того, что он не позволил мне смеяться.

— Я думал, что ворона, которая пролетела над головой, была знаком для меня одного, — сказал он. — Я бы никак не заподозрил, что вороны дружественны и тебе.

— О чем ты?

— Ворона была знаком. Если бы ты знал о воронах, то избегал бы этого места как чумы. Однако вороны не всегда бывают под рукой, чтобы предупредить, и ты должен сам научиться находить место, подходящее для ночлега или отдыха.

После долгой паузы дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что все, что нужно для того, чтобы найти подходящее для отдыха место, это скосить глаза. Он понимающе взглянул на меня и конфиденциальным тоном сказал, что я, должно быть, сделал именно это, когда катался по его двору, и поэтому смог найти два пятна и определить их окраску. Он дал понять, что его впечатлило мое достижение.

— Я в самом деле не знаю, что я сделал, — сказал я.

— Ты скосил глаза, — сказал он с ударением. — Это и есть техника. Ты, должно быть, сделал это, хотя и не помнишь.

Дон Хуан описал технику, совершенное овладение которой, как он сказал, требовало многолетней практики и которая состояла в том, чтобы заставить глаза видеть раздельно одно и то же изображение. Несовпадение изображений вызывало двойное восприятие мира. Это двойное восприятие, по словам дона Хуана, давало возможность судить о таких изменениях в окружающем, которые обычно не воспринимаются глазами.

Дон Хуан стал подбивать меня попробовать. Он заверил, что для зрения это не вредно, и сказал, что я должен начать смотреть короткими взглядами, почти уголками глаз. Он указал на большой куст и показал как. У меня возникло очень странное ощущение от невероятно быстрых взглядов, которые дон Хуан бросал на куст. Его глаза напоминали мне непоседливых зверьков, которые не могут сидеть спокойно.

Мы шли, наверное, час, в течение которого я старался не фокусировать свой взгляд ни на чем. Затем дон Хуан попросил меня начать разделять изображения, воспринимаемые каждым глазом. Еще через час у меня ужасно заболела голова, и я вынужден был остановиться.

— Как ты думаешь, можешь ли ты сам найти подходящее для нас место? — спросил он меня.

У меня не было никакого представления, каков критерий «подходящего места». Он терпеливо объяснил, что, когда смотришь короткими взглядами, глазам удается поймать необычные картины.

— Какие, например? — спросил я.

— Это на самом деле Не картины, — сказал он. — Это больше похоже на чувство. Если ты посмотришь на куст, дерево или камень, где ты собираешься отдохнуть, то твои глаза могут дать тебе почувствовать, лучшее ли это место для отдыха.

Я опять попросил его описать, что это за чувства, но он то ли не мог этого сделать, то ли просто не хотел. Он сказал, что я должен практиковаться в выборе места и затем он скажет, сработали мои глаза или нет.

В какой-то момент я увидел нечто вроде гальки, отражающей свет. Я не видел ее, если фокусировал глаза, но, бросая на участок быстрые взгляды, я замечал слабый отблеск. Я указал это место дону Хуану. Оно находилось в середине открытой незатененной площадки, где не было кустов. Он громко расхохотался и спросил меня, почему я выбрал именно это место. Я объяснил, что увидел отблеск.

— Мне нет дела до того, что ты увидел, — сказал он. — Ты можешь увидеть слона. Что ты почувствовал, вот что важно.

Я не чувствовал ничего. Он бросил на меня загадочный взгляд и сказал, что хотел бы составить мне компанию и отдохнуть там вместе со мною, но сядет где-нибудь еще, пока я буду испытывать свой выбор.

Я сел, а он с любопытством смотрел на меня с десяти-пятнадцати метров. Потом он начал громко смеяться. Почему-то его смех нервировал меня. Я был на грани срыва. Я почувствовал, что он насмехается надо мной, и рассердился. Я стал спрашивать себя, зачем я здесь нахожусь. Что-то было явно неладным в наших взаимоотношениях с доном Хуаном. Я ощущал себя пешкой в его руках.

Внезапно дон Хуан бросился ко мне на полной скорости, схватил меня за руку и протащил волоком три-четыре метра. Он помог мне подняться и вытер пот со лба. Тут я заметил, что он выдохся до предела. Он похлопал меня по спине и сказал, что я выбрал неправильное место и ему пришлось срочно спасать меня, когда он увидел, что место готово захватить все мои чувства. Я засмеялся. Картина несущегося на меня дона Хуана была очень забавной. Он бежал совсем как юноша. Его ноги двигались так, словно он захватывал мягкую красноватую землю пустыни, чтобы бросить ко мне свое тело. Только что он смеялся надо мной, а через несколько секунд он уже тащил меня за руку.

Через некоторое время он стал уговаривать меня продолжить поиски подходящего места. Мы по-прежнему шли, но я не замечал и не чувствовал ничего. Может быть, если бы я был более расслаблен, я бы заметил или почувствовал что-нибудь. Во всяком случае, я перестал сердиться. Наконец он указал на какие-то камни, и мы остановились.

— Не разочаровывайся, — сказал дон Хуан. — Нужно долгое время, чтобы правильно натренировать глаза.

Я ничего не сказал. Я не собирался разочаровываться из-за чего-то, чего совсем не понимал. Однако я вынужден был признать, что уже трижды с тех пор, как я начал навещать дона Хуана, я становился очень сердит и выходил из себя до такой степени, что чуть не заболевал, сидя на тех местах, которые он называл плохими.

— Трюк состоит в том, чтобы чувствовать глазами. Сейчас твоя проблема в том, что ты не знаешь, что чувствовать. Но с практикой это придет.

— Может быть, ты мне скажешь, что я должен чувствовать?

— Это невозможно.

— Почему?

— Никто не может тебе сказать, что ты будешь ощущать. Это не тепло и не свет, не сияние и не окраска. Это что-то другое.

— Можешь ты описать это?

— Нет, все, что я смогу сделать, так это дать тебе технику. Как только ты научишься разделять изображения и видеть все вдвойне, ты должен фокусировать свое внимание на участке между этими двумя изображениями. Любое изменение, стоящее внимания, будет происходить именно там, в этом районе.

— Какого рода эти изменения?

— Это неважно. Важно то чувство, которое ты испытываешь. Все люди различны. Ты видел отблеск сегодня, но это ничего не значит, потому что отсутствовало чувство. Я не могу тебе рассказать, как чувствовать. Ты должен научиться этому сам.

В течение некоторого времени мы отдыхали в молчании. Дон Хуан закрыл лицо шляпой и оставался неподвижным, как если бы спал. Я погрузился в свои заметки, пока он не сделал внезапного движения, которое заставило меня подскочить. Он резко выпрямился и с гримасой посмотрел на меня.

— У тебя есть склонность к охоте, — сказал он. — Именно этому ты должен учиться. Мы больше не будем говорить о растениях.

Он выпятил вперед челюсть и с подкупающей откровенностью добавил:

— По-моему, мы никогда и не говорили, а? — И засмеялся.

Остаток дня мы провели, бродя без какого-либо определенного маршрута, пока он невероятно детально рассказывал о гремучих змеях — о том, как они гнездятся, как двигаются, об их сезонном поведении и привычках. Затем он стал углублять каждый из пунктов, которые наметил, и наконец поймал и убил большую змею. Он отрезал ей голову, вычистил внутренности, ободрал кожу, а мясо зажарил. В его движениях была такая грация и ловкость, что чистым удовольствием было просто находиться рядом с ним. Я слушал его и зачарованно следил за ним. Концентрация моего внимания была настолько полной, что весь остальной мир практически исчез.

Есть змею было грубым возвращением в мир обычных дел. Я почувствовал тошноту, как только начал жевать кусочек ее мяса. Это было ложное отвращение, поскольку мясо было прекрасным. Но мой желудок, казалось, был независимой единицей. Я едва смог проглотить кусочек. Я думал, что у дона Хуана будет сердечный приступ от смеха.

После этого мы удобно уселись для отдыха в тени скал. Я начал работать над своими заметками, и их объем заставил меня понять, что он дал мне поразительно большое количество информации о гремучих змеях.

— Твой охотничий дух вернулся к тебе, — внезапно сказал дон Хуан с серьезным лицом. — Теперь ты попался.

— Что-что?

Я хотел, чтобы он уточнил, как я попался, но он только смеялся.

— Как я попался? — настаивал я.

— Охотники всегда будут охотиться, — сказал дон Хуан. — Я сам охотник.

— Ты хочешь сказать, что охотишься для того, чтобы заработать на жизнь?

— Я охочусь для того, чтобы жить. Я могу жить повсюду.

Он кивнул на все окружающее.

— Быть охотником означает, что ты очень много знаешь. Это означает, что ты можешь видеть мир по-разному, — продолжал он. — Для того чтобы быть охотником, нужно находиться в совершенном равновесии со всем остальным. Иначе охота превратится в бессмысленное повседневное занятие. Например, сегодня мы поймали змейку. Я вынужден был извиниться перед ней за то, что прервал ее жизнь так внезапно и так окончательно. Я сделал то, что я сделал, зная, что моя жизнь будет оборвана тем же самым образом — внезапно и окончательно. Так что в целом мы и змеи — на одной ступеньке. Одна из них накормила нас сегодня.

— Я никогда не понимал такого равновесия, когда охотился, — сказал я.

— Это неправда, ты не просто убивал животных. Ты и твоя семья ели дичь.

Его заявление несло в себе уверенность человека, который при этом присутствовал. Но он был прав. Были времена, когда я снабжал свою семью случайной дичью.

После короткого колебания я спросил:

— Откуда ты узнал об этом?

— Некоторые вещи я просто знаю, — сказал он. — Хотя и не могу сказать тебе, как.

Я рассказал ему, что мои тетки и дядья очень серьезно называли всех птиц, которых я приносил, «фазанами».

Дон Хуан сказал, что он очень легко может себе представить, как они называют воробья «маленьким фазаном», и изобразил с комической мимикой, как они жуют его. Необычные движения его челюстей вызывали во мне ощущение, что он действительно пережевывает целую птицу вместе с костями и перьями.

— Я действительно думаю, что у тебя есть склонность к охоте, — сказал он, глядя на меня. — А мы с тобой занялись не тем. Может быть, ты захочешь изменить свой образ жизни для того, чтобы стать охотником.

Он напомнил мне, как я без особых усилий нашел хорошее и плохое места и даже обнаружил специфические цвета, связанные с ними.

— Это означает, что у тебя есть склонность к охоте, — провозгласил он. — Не всякий, кто попытается, определит их положение и их окраску одновременно.

Быть охотником звучало очень красиво и романтически, но для меня это было абсурдом, поскольку я особенно не интересовался охотой.

— Тебе не нужно заботиться о том, чтобы охотиться или любить охоту, — ответил он на мое возражение. — У тебя есть естественная склонность. Я полагаю, что самые лучшие охотники не любят охотиться. Они делают это хорошо, и все.

У меня было ощущение, что дон Хуан способен выиграть в любом споре, и в то же время он утверждал, что совсем не любит разговаривать.

— Это то же самое, что я говорил тебе об охотниках, — сказал он. — Совсем не обязательно, чтобы я любил разговаривать. У меня просто есть склонность к этому, и я делаю это хорошо. Вот и все.

Я нашел его умственную подвижность действительно необыкновенной.

— Охотники должны быть исключительно собранными индивидуумами, — продолжал он. — Охотник очень мало оставляет случаю. Я все время пытался убедить тебя, что ты должен научиться жить по-другому. До сих пор я не добился успеха. Тебе не за что было ухватиться. Теперь все иначе. Я вернул назад твой дух охотника. Может быть, через него ты переменишься.

Я возразил, что не хочу быть охотником. Я напомнил ему, что в самом начале я хотел, чтобы он просто рассказал мне о лекарственных растениях, но он заставил меня уйти так далеко от моей первоначальной цели, что я уже не могу ясно вспомнить, действительно ли я хотел узнать о растениях.

— Хорошо, — сказал он. — Правда, хорошо. Если у тебя нет ясной картины того, чего ты хочешь, ты можешь стать более смиренным. Давай скажем так: для твоих целей в действительности неважно, будешь ли "ты изучать растения или охоту. Ты сказал это сам. Ты интересуешься всем, что тебе кто-либо сможет сказать. Правда?

Я сказал ему так, пытаясь описать задачи антропологии, когда хотел привлечь его в качестве информатора.

Дон Хуан усмехнулся, явно осознавая свой контроль над ситуацией.

— Я охотник, — сказал он, как бы читая мои мысли. — Я очень мало оставляю случаю. Может быть, мне следует объяснить тебе, что я учился быть охотником. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В одной из точек своей жизни я должен был измениться. Теперь я указываю тебе направление. Я веду тебя. Я знаю, что я говорю. Кто-то научил меня всему этому, я не выдумал это сам.

— Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?

— Скажем, что некто научил меня охотится так, как я теперь хочу научить тебя, — сказал он и быстро переменил тему: — Я думаю, что охота была одним из величайших действий, которые мог выполнить человек. Все охотники были могущественными людьми, этого требовала жизнь.

Меня охватило любопытство. Уж не говорит ли он о времени, предшествующем Завоеванию? Я начал прощупывать его.

— Когда было то время, о котором ты говоришь?

— Давным-давно.

— Что означает «давным-давно»?

— Это означает давным-давно или, может быть, сейчас, сегодня. Это не имеет значения. Люди знали, что охотник является лучшим из людей. Теперь не каждый это знает. Но есть достаточное количество людей, которые это знают. Я это знаю. Однажды ты будешь знать. Понимаешь, что я имею в виду?

— Это индейцы яки думают так об охотниках? Вот что я хочу узнать.

— Не обязательно.

— А индейцы пима?

— Не все они, но некоторые.

Я назвал различные соседние племена. Я хотел подвести его к заявлению, что охота была поверьем и практикой некой особой группы людей. Но он избегал прямого ответа, поэтому я переменил тему.

— Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? — спросил я.

Он снял свою шляпу и с притворным замешательством почесал виски.

— Я делаю для тебя жест, — сказал он мягко. — Другие люди делали для тебя похожий жест; когда-нибудь ты сам сделаешь похожий жест для других. Можно сказать, что сейчас моя очередь. Однажды я обнаружил, что, если я хочу быть охотником, достойным самоуважения, я должен изменить свой образ жизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался. У меня были веские причины чувствовать себя обделенным. Я индеец, а с индейцами обращаются как с собаками. Я ничего не мог сделать, чтобы исправить такое положение. Поэтому все, что мне оставалось, это моя печаль. Но затем моя удача освободила меня и некто научил меня охотиться. И я понял, что то, как я жил, не стоило того, чтобы жить… Поэтому я изменился.

— Но я доволен своей жизнью, дон Хуан. Зачем я должен менять ее?

Он начал мурлыкать мексиканскую песню. Его голова покачивалась, следуя ее ритму.

— Как ты думаешь, мы с тобой равны? — спросил он резким голосом.

Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах, как если бы он прокричал свои слова, чего на самом деле не было. Однако его голос произвел металлический звук, который отозвался у меня в ушах.

Я поковырял мизинцем в левом ухе. Мои уши все время чесались, и у меня развивалась нервная привычка потирать их изнутри мизинцами. Это движение скорее походило на дрожь руки целиком.

Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.

— Ну… Равны мы?

— Конечно, мы равны, — сказал я.

В действительности я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то что временами я просто не знал, что с ним делать. И все же я держал в уголке своего сознания — хотя никогда и не сказал бы этого вслух — веру, что я, студент университета, человек цивилизованного западного мира, выше, чем индеец.

— Нет, — сказал он спокойно, — мы не равны.

— Но почему же, мы действительно равны, — запротестовал я.

— Нет, — сказал он тихим голосом, — мы не равны. Я охотник и воин, а ты паразит.

У меня отвисла челюсть. Я не мог поверить в то, что дон Хуан действительно сказал это. Я уронил записную книжку и оглушенно уставился на него, а затем, конечно, я пришел в ярость.

Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел взгляд, и он начал говорить. Он четко произносил слова; они текли гладко и стремительно. Он сказал, что я паразитирую на других. Он сказал, что я сражаюсь не в своих собственных битвах, а в битвах каких-то неизвестных людей, что я не хочу приобретать знания о растениях, об охоте или о чем-либо еще и что его мир точных поступков, чувств и решений бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я называю «моей жизнью».

После того как он замолчал, я был нем. Он говорил без агрессивности или недовольства, но с такой силой и в то же время с таким спокойствием, что я даже не сердился больше.

Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог ни о чем думать, не мог сказать ничего подходящего. Я ждал, что он нарушит тишину. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился неподвижным. Его тело приобретало странную, почти пугающую окаменелость. Его силуэт становился трудноразличимым по мере того, как темнело. И наконец, когда стало совсем темно, он слился с чернотой камней. Его неподвижность была такой полной, что казалось, он больше не существует. Была уже полночь, когда я наконец понял, что он может, если ему это нужно, навсегда остаться неподвижным здесь, в этой глуши, в этих скалах. Его мир точных поступков, чувств, решений был действительно выше моего.

Я тихо коснулся его руки, и у меня полились слезы.