9. Последняя битва на Земле

9. Последняя битва на Земле

Понедельник, 24 июля 1961 года

Около полудня, после того как мы несколько часов бродили в пустыне, дон Хуан выбрал в тени место для отдыха.

Как только мы уселись, он начал говорить. Он сказал, что я уже многое узнал об охоте, но еще не изменился настолько, насколько он хотел.

— Недостаточно знать, как делать и ставить ловушки, — сказал он. — Охотник должен жить как охотник, чтобы извлекать из жизни максимум. К несчастью, изменения трудны и происходят очень медленно; иногда годы уходят на то, чтобы человек захотел измениться. У меня это заняло годы, но, может быть, у меня не было склонности к охоте. Я думаю, что для меня самым трудным было по-настоящему захотеть измениться.

Я сказал, что понимаю его. Действительно, с тех пор, как он начал учить меня охоте, я стал пересматривать свои поступки. Может быть, самым драматическим открытием для меня оказалось то, что мне нравился образ жизни дона Хуана. Мне нравился дон Хуан как человек. Было что-то твердое в его поведении. То, как он держал себя, не оставляло никаких сомнений в его мастерстве, и в то же время он никогда не пользовался своим превосходством, чтобы чего-нибудь от меня потребовать. Его заинтересованность в изменении моего образа жизни проявлялась в высказываниях, не адресованных никому конкретно, или в авторитетном комментарии моих неудач. Он заставил меня очень ясно осознать мои недостатки, и все же я не мог понять, как его образ жизни может что-либо исправить во мне. Я искренне считал, что в свете того, чего я хочу добиться в жизни, его дороги принесут мне нищету и трудности, приведут меня в тупик. Но я научился уважать его мастерство, которое всегда проявлялось с точностью и красотой.

— Я решил изменить тактику, — сказал он.

Я попросил разъяснений. Его заявление было расплывчатым, и я не был уверен в том, что оно относится ко мне.

— Хороший охотник меняет свои пути так часто, как ему нужно, — ответил он. — Ты знаешь это сам.

— Что ты задумал, дон Хуан?

— Охотник должен не только знать привычки своей жертвы, он должен также знать, что на земле есть силы, которые ведут людей, животных и все живое.

Он замолчал. Я подождал, но он, видимо, сказал все, что хотел.

— О каких силах ты говоришь? — спросил я после долгой паузы.

— О силах, которые ведут наши жизни и смерти.

Дон Хуан замолчал. Он, казалось, находил слова с огромным трудом. Он тер руки и качал головой, надувая щеки.

Дважды он делал мне знак молчать, когда я просил его объяснить эти загадочные заявления.

— Ты не сможешь легко остановиться, — сказал он наконец. — Я знаю, что ты упрям, но это не имеет значения. Чем ты упрямее, тем лучше будет, когда ты наконец преуспеешь в том, чтобы измениться.

— Я стараюсь, как только могу, — сказал я.

— Нет, я не согласен. Ты не стараешься так, как можешь. Ты сказал это просто потому, что это хорошо для тебя звучит. На самом деле ты говорил так обо всем, что делаешь. Ты старался, как мог, многие годы без всякой пользы. Нужно что-то сделать, чтобы исправить это.

Как всегда, я чувствовал себя обязанным защищаться. Дон Хуан, по своему обыкновению, метил в мои слабые места. Я вспомнил, что каждый раз, когда я пытался защититься от его критики, это кончалось тем, что я чувствовал себя дураком. И я остановился посреди длинной объяснительной речи.

Дон Хуан с любопытством посмотрел на меня и засмеялся. Он сказал очень добрым тоном, что уже говорил мне о том, что все мы дураки и я не являюсь исключением.

— Ты всегда чувствуешь, что должен объяснять свои поступки, как если бы ты был единственным человеком на земле, который поступает неправильно, — сказал он. — Это твое старое чувство собственной важности. У тебя ее слишком много. У тебя также слишком много личной истории. С другой стороны, ты не принимаешь ответственности за свои поступки. Ты не пользуешься своей смертью как советчиком, и, превыше всего, ты слишком достижим. Другими словами, твоя жизнь такая же каша, как и до нашей встречи.

Я снова ощутил искреннее чувство ущемленной гордости и хотел начать спорить. Он знаком велел мне успокоиться.

— Следует принять ответственность за то, что находишься в этом странном мире, — сказал он. — Мы находимся в странном мире, понимаешь?

Я утвердительно кивнул.

— Мы имеем в виду разные вещи, — сказал он. — Для тебя мир странен потому, что, если ты не утомлен им, ты с ним воюешь. Для меня мир странен потому, что он поразителен, страшен, загадочен и неизмерим. Я хотел убедить тебя принять ответственность за то, что ты находишь здесь, в этом чудесном мире, в этой чудесной пустыне, в это чудесное время. Я хотел убедить тебя в том, что ты должен научиться делать каждый свой поступок идущим в счет, поскольку ты будешь здесь только короткое время. Слишком короткое для того, чтобы увидеть все чудеса этого мира.

Я настаивал на том, что быть утомленным миром или бороться с ним — это общечеловеческое состояние.

— Так измени его, — ответил он сухо. — Если ты не ответишь на этот вызов, ты все равно что мертв.

Он велел мне назвать что-нибудь такое, что захватывало все мои мысли. Я сказал, что это искусство. Я всегда хотел быть художником и в течение многих лет пытался им быть. Во мне еще жило болезненное воспоминание о моем провале.

— Ты никогда не брал на себя ответственности за то, что находишься в этом неизмеримом мире, — сказал он тоном приговора. — Поэтому ты так и не стал художником и, может быть, никогда не станешь охотником.

— Я делаю лучшее, что могу, дон Хуан.

— Нет. Ты не знаешь, что является лучшим.

— Я делаю все, что могу.

— Ты опять ошибаешься. Ты можешь действовать лучше. Ты делаешь очень простую ошибку — ты думаешь, что у тебя уйма времени.

Он остановился и взглянул на меня, как бы ожидая моей реакции.

— Ты думаешь, что у тебя уйма времени, — повторил он.

— Уйма времени для чего, дон Хуан?

— Ты думаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно.

— Нет, я так не думаю.

— Тогда, если ты не думаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно, чего ты ждешь? Почему ты не решаешься измениться?

— А не приходило ли тебе в голову, дон Хуан, что я могу не хотеть меняться?

— Да, это приходило мне в голову. Я тоже не хотел меняться, совсем как ты. Однако мне не нравилась моя жизнь. Я устал от нее точно так же, как и ты. А теперь мне ее мало.

Я убежденно заявил, что его настойчивое желание изменить мой образ жизни было пугающим и произвольным. Я сказал, что действительно согласен с ним на определенном уровне, но уже один тот факт, что он является хозяином положения, делает всю ситуацию невыносимой для меня.

— Дурак, у тебя нет времени для этой игры, — сказал он жестким тоном. — То, что ты сейчас делаешь, может оказаться твоим последним поступком на земле. Это вполне может оказаться твоей последней битвой. Нет такой силы, которая могла бы тебе гарантировать, что ты проживешь еще одну минуту.

— Я знаю это, — сказал я со сдержанным гневом.

— Нет, ты этого не знаешь, — сказал он. — Если бы ты это знал, то ты был бы охотником.

Я утверждал, что осознаю нависшую смерть, но об этом бесполезно разговаривать или думать, потому что я ничего не могу сделать, чтобы избежать ее. Дон Хуан засмеялся и сказал, что я похож на комедианта, который механически следует написанной для него роли.

— Если бы это была твоя последняя битва на земле, то я бы сказал, что ты идиот, — сказал он спокойно. — Ты тратишь свой последний поступок на земле на глупые эмоции.

Минуту мы молчали. Мои мысли бежали хаотично. Он был прав, конечно.

— У тебя нет времени, мой друг, нет времени. Ни у кого из нас нет времени, — сказал он.

— Я согласен, дон Хуан, но…

— Не просто соглашайся со мной, — оборвал он. — Вместо того, чтобы так легко соглашаться, ты должен действовать согласно этому. Прими вызов, изменись.

— Только и всего?

— Именно. Перемена, о которой я говорю, никогда не происходит постепенно. Она случается внезапно. А ты не готовишь себя к такому внезапному действию, которое принесет перемену.

Я считал, что он противоречит себе, и объяснил ему, что если бы я готовился к перемене, то наверняка менялся бы постепенно.

— Ты не изменился совершенно, — сказал он. — Вот почему ты веришь, что ты меняешься мало-помалу. И, возможно, ты сам удивишься когда-нибудь, изменившись внезапно и без единого предупреждения. Я знаю, что это так, и поэтому не теряю своей заинтересованности в том, чтобы убедить тебя.

Я не мог отстаивать свою точку зрения. Я толком не знал, что именно я хочу сказать. После секундной паузы дон Хуан продолжил.

— Возможно, мне следовало бы выразиться иначе, — сказал он. — То, что я рекомендовал тебе, — это заметить, что у нас нет никакой уверенности относительно бесконечного течения наших жизней. Я только что сказал, что изменение приходит внезапно и неожиданно. И точно так же приходит смерть. Как ты думаешь, что мы можем поделать с этим?

Я решил, что он задает риторический вопрос, но он сделал бровями знак, подталкивая меня к ответу.

— Жить так счастливо, как только возможно, — сказал я.

— Правильно, но знаешь ли ты кого-нибудь, кто живет счастливо?

Моим первым побуждением было сказать «да». Мне казалось, что в качестве примера я могу привести целый ряд людей, которых я знал. Но через секунду я понял, что это будет только пустой попыткой оправдать себя.

— Нет, — сказал я. — Я действительно не знаю.

— А я знаю, — сказал дон Хуан. — Есть люди, которые очень осторожны относительно природы своих поступков. Их счастье состоит в том, чтобы действовать с полным знанием, что у них нет времени, поэтому их действия имеют особую силу. В их поступках есть чувство…

Дон Хуан, казалось, не мог найти нужное слово. Он почесал виски и улыбнулся. Затем он внезапно поднялся, как если бы наш разговор был закончен. Я попросил его закончить. Он уселся и наморщил губы.

— В поступках есть сила, — сказал он. — Особенно когда человек действует, зная, что эти поступки являются его последней битвой. И есть особое всепоглощающее счастье в действии с полным сознанием того, что этот поступок вполне может быть твоим самым последним поступком на земле. Я рекомендую, чтобы ты пересмотрел свою жизнь и рассматривал свои поступки в этом свете.

Я не согласился с ним. Для меня счастье было связано с признанием непрерывности моих поступков и возможности и дальше делать то, что я делаю, особенно если это мне нравится. Я сказал, что мое несогласие не просто банальность; оно вытекает из убеждения, что этот мир и я сам имеем определенную длительность.

Дона Хуана, казалось, забавляли мои попытки сказать что-нибудь осмысленное. Он смеялся, качал головой, почесывал волосы и наконец, когда я заговорил об «определенной длительности», бросил на землю свою шляпу и наступил на нее.

Я кончил тем, что рассмеялся над его клоунадой.

— У тебя нет времени, мой друг, — сказал он. — В этом несчастье человеческих существ. Никто из нас не имеет достаточно времени, и твоя длительность не имеет смысла в этом страшном волшебном мире. Твоя длительность делает тебя боязливым, — сказал он. — Твои поступки не могут иметь того духа, той энергии, той всеохватывающей силы, которые есть в действиях человека, знающего, что он сражается в своей последней битве на земле. Иными словами, твоя деятельность не делает тебя счастливым или могущественным.

Я признал, что боюсь думать о неизбежности смерти, и сказал, что он вызывает во мне огромное беспокойство своими постоянными разговорами о смерти.

— Но мы все умрем, — сказал он. Он указал на холмы вдали.

— Там есть нечто, что ожидает меня наверняка, и я присоединюсь к нему тоже наверняка, но, может быть, ты другой и смерть не ждет тебя совсем?

Он засмеялся над моим жестом отчаяния.

— Я не хочу об этом думать, дон Хуан.

— Почему?

— Это бессмысленно. Если она ждет меня, то почему я должен об этом заботиться?

— Я не сказал, что ты должен об этом заботиться.

— Что же тогда я должен делать?

— Используй ее, сфокусируй свое внимание на связи — между тобой и твоей смертью. Без сожалений, без печали и без озабоченности. Сфокусируй свое внимание на том факте, что у тебя нет времени, и пусть твои поступки текут в соответствии с этим. Пусть каждый из твоих поступков будет твоей последней битвой на земле. Только при таких условиях твои поступки будут иметь законную силу. Иначе, сколько бы ты ни жил, они будут поступками боязливого человека.

— Разве так ужасно быть боязливым человеком?

— Нет. Это не ужасно, если ты бессмертен. Но если ты собираешься умереть, то у тебя нет времени для того, чтобы быть боязливым, просто потому, что твоя боязливость заставляет хвататься за нечто такое, что существует только в твоих мыслях. Это убаюкивает тебя в то время, когда все вокруг спит. Но затем страшный и волшебный мир разинет на тебя рот, а это будет с каждым из нас. И тогда ты поймешь, что твои проверенные пути совсем не являются проверенными. Боязливость не дает нам возможности рассмотреть и использовать нашу человеческую судьбу.

— Но неестественно жить с постоянной мыслью о своей смерти, дон Хуан.

— Наша смерть ждет, и вот этот самый поступок, который мы совершаем сейчас, вполне может быть нашей последней битвой на земле, — ответил он бесстрастным голосом. — Я называю его битвой, потому что это сражение, борьба. Большинство людей переходят от поступка к поступку без всякой борьбы и без всякой мысли. Охотник, напротив, отмеряет каждый свой поступок. И поскольку он обладает глубоким знанием своей смерти, он совершает поступки взвешенно, как если бы каждый поступок был его последней битвой. Только дурак может не заметить преимуществ охотника перед окружающими его людьми. Охотник оказывает своей последней битве должное уважение, и это естественно, потому что его последний поступок на земле должен быть его лучшим поступком. Это понятно. Это сглаживает грани его испуга.

— Ты прав, — согласился я. — Это просто трудно принять.

— Тебе потребуется много лет, чтобы убедить себя, а потом тебе потребуется еще много лет, чтобы соответственно действовать. Я надеюсь только на то, что у тебя осталось достаточно времени.

— Я пугаюсь, когда ты так говоришь, — сказал я. Дон Хуан окинул меня серьезным взглядом.

— Я уже говорил тебе, что это заколдованный мир, сказал он. — Силы, которые ведут людей, непредсказуемы, ужасны, но их великолепие стоит того, чтобы познакомиться с ними.

Он перестал говорить и опять посмотрел на меня. Он, казалось, собирался что-то сказать, но передумал и улыбнулся.

— Разве есть что-либо, что ведет нас? — спросил я.

— Разумеется, есть силы, которые ведут нас.

— Ты можешь описать их?

— Нет, не могу. Разве что назвать их силами, духами, ветрами или чем угодно вроде этого.

Я хотел расспрашивать его дальше, но, прежде чем я успел задать вопрос, он поднялся. Я ошеломленно посмотрел на него. Он встал одним движением. Его тело просто дернулось, и он был на ногах.

Я все еще размышлял, какая необычная ловкость нужна для того, чтобы двигаться с такой скоростью, когда он сухо велел мне выследить кролика, поймать его, убить и поджарить мясо до захода солнца.

Он взглянул на небо и сказал, что мне, возможно, хватит времени.

Я автоматически принялся за дело, повторяя то, что делал уже много раз. Дон Хуан шел рядом и пристально следил за моими движениями. Я был очень спокоен, двигался осторожно и без всяких трудностей поймал кролика-самца.

— Теперь убей его, — сухо сказал дон Хуан.

Я нагнулся к ловушке, чтобы схватить кролика. Я взял его за уши, потащил наружу, и внезапно меня охватил ужас. Впервые с тех пор, как дон Хуан начал учить меня охотиться, мне пришло в голову, что он никогда не учил меня, как убивать дичь. За все время, что мы провели в пустыне, сам он убил одного кролика, двух куропаток и одну гремучую змею.

Я уронил кролика обратно и взглянул на дона Хуана.

— Я не могу убить его, — сказал я.

— Почему?

— Я никогда этого не делал.

— Но ты убил сотни птиц и других животных.

— Из ружья, а не голыми руками.

— Но какая же разница? Время кролика истекло.

Тон дона Хуана шокировал меня. Он был настолько авторитетным, полным такого знания, что у меня не осталось никаких сомнений насчет того, что время кролика истекло.

— Убей его! — скомандовал он, яростно взглянув на меня.

— Я не могу.

Он закричал, что кролик должен умереть. Он сказал, что его блуждания по прекрасной пустыне пришли к концу и мне нечего упрямиться, потому что сила или дух, который ведет кроликов, привел именно его к моей ловушке как раз перед заходом солнца.

Поток путаных мыслей и чувств нахлынул на меня, как будто все эти чувства до этого ждали меня здесь. Я с предельной ясностью ощутил трагедию кролика, который попал в мою ловушку. За несколько секунд в моем сознании пронеслись критические моменты моей жизни. Много раз я сам был кроликом.

Я взглянул на него, и он взглянул на меня. Кролик прижался к задней стенке клетки. Он почти свернулся и сидел очень спокойно и неподвижно. Мы обменялись мрачными взглядами, и этот взгляд, который я воспринял как молчаливое отчаяние, вызвал у меня полное отождествление с собственной участью.

— Черт с ним, — сказал я громко. — Я никого не буду убивать. Этот кролик пойдет на свободу.

Я трясся от переполнивших меня чувств. Мои руки дрожали, когда я попытался схватить кролика за уши; он быстро переместился, и я промахнулся. Я сделал еще одну попытку и опять промахнулся. Меня охватило отчаяние. Я почувствовал приступ тошноты и быстро пнул клетку, чтобы сломать ее и выпустить кролика на свободу. Клетка оказалась неожиданно прочной и не сломалась, как я ожидал. Мое отчаяние возросло до невыносимой тоски. Я изо всех сил ударил по ребру клетки правой ногой. Палки громко сломались. Я вытащил кролика наружу. Я испытал облегчение, которое тут же разбилось вдребезги. Кролик бессильно висел у меня в руке. Он был мертв.

Я не знал, что делать. Я стал думать, почему же он умер. Потом я повернулся к дону Хуану. Он смотрел на меня. Чувство ужаса ознобом прошло по моему телу.

Я уселся рядом с какими-то камнями. У меня страшно болела голова. Дон Хуан положил руку мне на голову и прошептал, что я должен ободрать и поджарить кролика, прежде чем кончатся сумерки.

Меня подташнивало. Он очень терпеливо разговаривал со мной, словно я был ребенком. Он сказал, что силы, ведущие людей и животных, привели именно этого кролика ко мне точно так же, как они приведут меня к моей собственной смерти. Он сказал, что смерть кролика была подарком мне, точно так же, как моя собственная смерть будет подарком кому-нибудь или чему-нибудь.

У меня кружилась голова. Простые события этого дня сокрушили меня. Я старался думать, что это всего лишь кролик. И, однако же, я не мог стряхнуть с себя свое отождествление с ним.

Дон Хуан сказал, что я должен съесть немного его мяса, хотя бы только кусочек, для того, чтобы утвердить то, что я понял.

— Я не могу этого сделать, — вяло запротестовал я.

— Мы мусор в руках этих сил, — бросил он. — Поэтому откинь свою важность и используй подарок должным образом.

Я поднял кролика. Он был теплым.

Дон Хуан наклонился и прошептал мне на ухо:

— Твоя ловушка была его последней битвой на земле. Я говорил тебе, что у него уже не оставалось времени, чтобы бродить по этой прекрасной пустыне.