11. Настроение воина

11. Настроение воина

Я подъехал к дому дона Хуана в четверг, 31 августа 1961 года, и, прежде чем я успел поздороваться, он просунул голову в окно машины, улыбнулся и сказал:

— Мы должны проехать довольно большое расстояние до места силы, а уже почти полдень.

Он открыл дверцу, сел рядом со мной и стал показывать дорогу. Мы ехали на юг примерно семьдесят миль, затем повернули на восток и ехали по грунтовой дороге, пока не достигли подножия гор. Я остановил машину у дороги, в низине, которую дон Хуан выбрал потому, что она была достаточно глубока, чтобы скрыть машину. Оттуда мы направились прямо к вершинам низких холмов, пересекавших широкую плоскость пустыни.

Когда стемнело, дон Хуан выбрал место для сна. Он потребовал полной тишины.

На следующий день мы перекусили и продолжили наше путешествие на восток. Растительность уже не была пустынным кустарником. Это была сочная зелень горных кустов и деревьев.

В середине дня мы забрались на каменистый обрыв, который походил на стену. Дон Хуан сел и сделал мне знак, чтобы я сел тоже.

— Это место силы, — сказал он после секундной паузы. — Это место, где в давнее время были захоронены воины.

В этот момент прямо над нами, каркая, пролетела ворона. Дон Хуан пристально следил за ее полетом.

Я рассматривал скалу и размышлял над тем, где были похоронены воины, когда он похлопал меня по плечу.

— Не здесь, дурень, — сказал он с улыбкой. — Там, внизу.

Он указал на поле прямо под нами, в глубине уходящей к востоку лощины, и объяснил, что поле окружено естественной каменной изгородью из валунов. Я увидел участок примерно метров сто в диаметре, казавшийся правильным кругом. Густые кусты покрывали его поверхность, маскируя валуны. Я бы не заметил его совершенной округлости, если бы на это не указал дон Хуан.

Он сказал, что существует множество таких мест, разбросанных в старом мире индейцев. Они не являются местами силы в точном смысле, как некоторые холмы или горные образования, где живут духи, но скорее местами просветления, где человек может научиться новому или найти решение своих проблем.

— Мы проведем здесь всю ночь?

— Я так полагал, но маленькая ворона только что сказала мне не делать этого.

Я хотел разузнать побольше о воронах, но он дал мне знак молчать.

— Посмотри на тот круг валунов, — сказал он. — Зафиксируй его в памяти, и когда-нибудь потом ворона приведет тебя к другому такому месту. Чем совершеннее его округлость, тем выше его сила.

— Кости воинов еще зарыты здесь?

Дон Хуан сделал жест комического замешательства и широко улыбнулся.

— Это не кладбище, — сказал он. — Никто здесь не закопан. Я сказал, что воины когда-то были похоронены здесь. Я имел в виду, что они приходили сюда, чтобы похоронить себя на ночь, на два дня или на тот период времени, какой им был нужен. Я не подразумевал, что здесь зарыты кости мертвецов. Мне нет дела до кладбищ. В них нет силы. В костях воина есть сила, но они никогда не бывают похоронены на кладбищах. Еще больше силы в костях человека знания, однако найти их практически невозможно.

— Кто такой человек знания, дон Хуан?

— Любой воин может стать человеком знания. Как я уже говорил тебе, воин — это неуязвимый охотник, который охотится за силой. Если он добьется успеха в своей охоте, он может стать человеком знания.

— Что ты…

Он оборвал мой вопрос движением головы. Встав, он сделал мне знак следовать за ним и начал спускаться по крутой восточной стороне лощины. По почти отвесному склону в направлении круглого участка вела тропинка.

Мы медленно пробирались по опасному маршруту, и, когда мы достигли дна, дон Хуан, даже не остановясь, повел меня через густой чапараль в середину круга. Там он при помощи толстых сухих веток подмел и очистил место, чтобы мы могли сесть, — оно тоже было совершенно круглым.

— Я собирался похоронить тебя здесь на всю ночь, но сейчас я знаю, что еще не время. У тебя нет силы. Я похороню тебя на короткое время.

Я стал очень нервозен и спросил, как он планирует это сделать. Он хихикнул, как ребенок, и начал собирать сухие ветки. Он не позволил мне помочь ему, сказав, чтобы я сидел и ждал.

Собранные ветки он бросил на середину очищенного круга. Затем он заставил меня лечь головой к востоку, подложил мне под голову мой пиджак и построил вокруг моего тела клетку. Он соорудил ее, втыкая кусочки веток длиной около восьмидесяти сантиметров в мягкую землю. Те ветки, которые кончались развилкой, служили опорой для длинных палок, которые образовывали основу клетки и придавали ей вид открытого гроба. Он закрыл клетку, наложив маленьких веток и листьев на длинные палки от моих плеч до ног. Моя голова высовывалась наружу, и пиджак лежал под ней вместо подушки.

Затем он взял толстый кусок сухого дерева и, пользуясь им как лопатой, наковырял вокруг меня земли и покрыл ею клетку.

Решетка была настолько прочной и листья лежали так плотно, что ни крупинки земли не упало внутрь. Я мог свободно двигать ногами и мог бы вылезти и влезть назад.

Дон Хуан сказал, что обычно воин строит клетку, а затем проскальзывает в нее и запечатывает изнутри.

— А как насчет животных? — спросил я. — Не могут ли они раскопать землю, пробраться в клетку и ранить человека?

— Нет, это не проблема для воина. Это проблема для тебя, потому что у тебя нет силы. Воин, руководимый своей несгибаемой целеустремленностью, может отразить все, что угодно. Ни крыса, ни змея, ни горный лев не смогут побеспокоить его.

— Для чего они закапывают себя, дон Хуан?

— Для просветления и силы.

Я испытывал исключительно приятное чувство покоя и расслабленности; мир вокруг казался умиротворенным. Спокойствие было исключительным и в то же время изматывающим. Я не привык к такого рода тишине. Я пытался заговорить, но он оборвал меня. Через некоторое время покой этого места подействовал на мое настроение; начав думать о своей жизни и личной истории, я испытал знакомое чувство печали и угрызения совести. Я сказал, что не заслуживаю того, чтобы быть здесь. Что его мир силен и честен, а я слаб и мой дух искалечен обстоятельствами моей жизни.

Он засмеялся и пригрозил засыпать мою голову землей, если я буду продолжать в том же духе. Он сказал, что я человек и, как всякий человек, заслуживаю всего, что есть в человеческой судьбе, — радости, боли, печали и борьбы, и что природа поступков неважна, пока человек действует как воин.

Понизив голос до шепота, он сказал, что, если я действительно чувствую, что мой дух искалечен, я должен просто восстановить его — очистить, сделать совершенным, — потому что во всей нашей жизни нет более стоящей задачи. Не искать совершенства духа означает ничего не искать, потому что смерть собирается схватить нас вне зависимости от чего-либо.

Он сделал долгую паузу и сказал тоном глубокого убеждения:

— Искать совершенства духа воина — это единственная задача, стоящая нас как людей.

Его слова подействовали как катализатор. Я почувствовал невыносимый груз прежних поступков и признал, что у меня нет надежды. Я стал плакать, говоря о своей жизни. Я сказал, что за время своих скитаний стал нечувствительным к боли и печали, за исключением тех редких случаев, когда осознаю свое одиночество и беспомощность.

Он не сказал ничего, ухватил меня под мышки и потащил из клетки. Когда он отпустил меня, я сел. Он тоже уселся. Установилась неловкая тишина. Я подумал, что он дает мне время прийти в себя, вытащил записную книжку и нервозно начал строчить в нее.

— Ты чувствуешь себя, как лист, отданный на волю ветра, не так ли? — сказал он, глядя на меня.

Именно так я себя и чувствовал. Он, видимо, отлично понимал мои чувства. Он сказал, что мое настроение напомнило ему песню, и начал тихо ее петь. Его голос был очень приятен, и слова песни захватили меня:

Я так далеко от неба, где был рожден.

Бесконечная ностальгия вторгается в мои мысли.

Сейчас, когда я одинок и печален,

Как лист на ветру,

Иногда мне хочется плакать,

Иногда — смеяться от тоски.

(Que lejos estoy del cielo donde he nasido.

Immensa nostalgia invade mi pensamiento.

Ahora que estoy tan solo у triste

cual hoja al viento,

quisiera llorar,

quisiera reir de sentimiento.)

Мы долго не говорили. Наконец он нарушил тишину.

— С того времени, как ты родился, так или иначе кто-то всегда что-нибудь с тобой делал, — сказал он.

— Это верно, — сказал я.

— И они делали это против твоей воли.

— Верно.

— А теперь ты беспомощен, как лист на ветру.

— Это верно. Так и есть.

Я сказал, что обстоятельства моей жизни иногда бывали опустошительными. Он слушал внимательно, но я не мог понять, то ли он просто соглашается, то ли ему действительно интересно, до тех пор, пока не заметил, что он старается скрыть улыбку.

— Как бы сильно тебе ни нравилось чувство жалости к себе, ты должен покончить с этим, — сказал он мягким голосом. — Это не уживается с путем воина.

Он засмеялся и еще раз спел песню, но изменил интонацию некоторых слов. В результате получилась смешная жалоба. Он сказал, что песня понравилась мне потому, что в собственной жизни я не делал ничего другого, кроме как находил во всем недостатки и плакал. Я не мог с ним спорить. Он был прав. И, однако же, я считал, что у меня достаточно причин, оправдывающих чувство, что я как лист на ветру.

— Самая трудная вещь в мире — это принять настроение воина, — сказал он. — Нет пользы печалиться, жаловаться и чувствовать себя оправданным, считая, что кто-то всегда что-то с нами делает. Никто ничего никому не делает, а менее всего воину. Ты здесь со мной, потому что ты хочешь быть здесь. Ты уже должен был принять полную ответственность за свои поступки. Так, чтобы мысль о том, что ты находишься в воле ветра, была неприемлемой.

Я поднялся и начал разбирать клетку. Он ссыпал землю обратно туда, откуда ее взял, и тщательно разбросал все палки по чапаралю. Затем он засыпал круглую площадку мусором, оставив ее такой, как если бы тут никого не было.

Я сделал замечание относительно его скрытности. Он сказал, что хороший охотник узнает, что мы были здесь, вне зависимости от того, какими осторожными мы будем, потому что следы людей нельзя стереть полностью.

Он сел, скрестив ноги, велев мне сесть как можно удобнее лицом к месту, где он закапывал меня, и оставаться в этом положении, пока моя печаль не рассеется.

— Воин закапывает себя для того, чтобы найти силу, а не для того, чтобы плакать от жалости к себе.

Я сделал попытку объясниться, но он остановил меня нетерпеливым движением головы. Он сказал, что должен был вытащить меня из клетки как можно быстрее, потому что мое настроение было невыносимым и он побоялся, что место отвергнет мою мягкотелость и причинит мне вред.

— Жалость к самому себе не уживается с силой, — сказал он. — Настроение воина призывает к контролю над самим собой и в то же время к отрешенности.

— Как это? — спросил я. — Как можно контролировать самого себя и быть отрешенным в одно и то же время?

— Это трудная техника, — сказал он.

Он, казалось, раздумывал, продолжать ли говорить. Дважды он собирался что-то сказать, но останавливал себя и улыбался.

— Ты еще не переборол свою печаль, — сказал он. — Ты все еще чувствуешь себя слабым, и потому сейчас нет возможности говорить о настроении воина.

Почти час прошел в полном молчании. Затем он внезапно спросил меня об успехах в изучении техники «сновидения», которой он меня научил. Я практиковал ее очень усердно и после монументальных усилий приобрел какую-то степень контроля над своими снами. Дон Хуан был прав, говоря, что эти упражнения можно рассматривать как развлечения. Впервые в жизни меня что-то ждало впереди, когда я ложился спать.

Я дал ему детальный отчет в своих успехах.

Мне было сравнительно легко удерживать изображение рук после того, как я научился командовать себе смотреть на них. Мои видения, хотя и не всегда собственных рук, длились, по-видимому, долгое время, пока я наконец не терял над ними контроль и не погружался в обычные непредсказуемые сны. У меня совсем не было воли над тем, чтобы давать себе команду смотреть на руки или на что-то еще. Это просто происходило, и все. В какой-то момент я вспоминал, что должен посмотреть на руки, а затем на окружающее. Однако были ночи, когда я не мог припомнить ничего подобного.

Он был удовлетворен и захотел узнать, что я обычно нахожу в своих сновидениях. Я не мог вспомнить ничего конкретного и стал пересказывать кошмарный сон, который видел предыдущей ночью.

— Не будь таким заинтересованным, — сказал ой сухо. Я сказал, что я записываю все детали своих снов. Что с тех пор, как я начал смотреть на свои руки, мои сны стали очень увлекательными, а моя способность вспомнить их увеличилась до такой степени, что я мог осознать малейшие детали. Он сказал, что следить за ними было пустой тратой времени, потому что детали и их живость никоим образом неважны.

— Обычные сны становятся очень живыми, как только начинаешь настраивать сновидение, — сказал он. — Эти живость и ясность — ужасающий барьер, а с тобой дело обстоит хуже, чем с кем-либо, кого я встречал. У тебя наихудшая мания. Ты записываешь все, что можешь.

Я искренне считал, что поступаю правильно. Составляя подробнейшие отчеты о своих снах, я до какой-то степени получал ясность относительно природы видений, которые проходили передо мною во сне.

— Брось это, — сказал он повелительно. — Это ничему не помогает. Все, что ты при этом делаешь, это отвлекаешь себя от цели сновидения, которая состоит в контроле и силе.

Он лег, закрыл глаза шляпой и стал говорить, не глядя на меня.

— Я собираюсь напомнить тебе технику, которую ты должен практиковать, — сказал он. — Исходной точкой является то, что ты должен сфокусировать взгляд на руках. Затем переходи к другим предметам и смотри на них короткими взглядами. Фокусируй свой взгляд на как можно большем количестве вещей. Помни, что, если ты бросаешь короткий взгляд, изображение не смещается. Затем возвращайся обратно к своим рукам. Каждый раз, когда ты смотришь на свои руки, ты восстанавливаешь силу, необходимую для сновидения, поэтому сначала не гляди на слишком многие вещи. На каждый раз достаточно четырех предметов. Затем ты можешь расширять этот круг до тех пор, пока в него не попадет все, что ты хочешь, но, как только изображения начнут смещаться и ты почувствуешь, что теряешь контроль, возвращайся к рукам. Когда ты почувствуешь, что можешь смотреть на вещи неопределенно долго, ты будешь готов использовать новую технику. Я обучу тебя ей сейчас, но надеюсь, что ты применишь ее, только когда будешь готов.

Он молчал примерно четверть часа. Наконец он сел и взглянул на меня.

— Следующий шаг в настройке сновидений состоит в том, чтобы научиться путешествовать, — сказал он. — Точно так же, как ты научился смотреть на свои руки, ты должен заставить себя двигаться, перемещаться в различные места. Сначала ты должен наметить, куда ты хочешь попасть. Выбери хорошо известное тебе место — например, свою школу, или парк, или дом своего друга. Затем заставь себя отправиться туда. Эта техника очень трудна. Ты должен выполнить две задачи — заставить себя переместиться в определенное место, и, когда ты добьешься совершенства в этой технике, ты должен научиться контролировать точное время путешествий.

Записывая его высказывания, я чувствовал, что я действительно псих. Я заносил в книжку безумные инструкции, сводя себя с ума попытками следовать им. Я испытал волну раздражения и растерянности.

— Что ты делаешь со мной, дон Хуан? — спросил я, просто чтобы что-нибудь сказать.

Он казался удивленным. Секунду он смотрел на меня, затем улыбнулся.

— Этот же самый вопрос ты задавал мне уже множество раз. Я ничего с тобой не делаю. Ты делаешь себя доступным силе, ты охотишься на нее, а я просто веду тебя.

Он наклонил голову и изучающе посмотрел на меня, потом взял меня одной рукой за подбородок, другой за затылок и подвигал мою голову взад-вперед. Мышцы моей шеи были очень напряжены, и движение головы сняло напряжение.

Дон Хуан поднял взгляд на небо и секунду что-то внимательно там рассматривал.

— Время уходит, — сухо сказал он и поднялся.

Мы шли в восточном направлении до тех пор, пока не пришли к роще невысоких деревьев в долине между двумя большими холмами. Было почти пять часов вечера. Он сказал, что, возможно, мы проведем ночь в этом месте. Показав на деревья, он заметил, что где-то рядом есть вода.

Он напряг свое тело и, как животное, начал нюхать воздух. Мышцы его живота быстро сокращались в коротких спазмах, когда он коротко вдыхал и выдыхал воздух через нос. Он велел мне делать то же самое и самому найти воду. Я без особого энтузиазма начал подражать ему. Через пять-шесть минут быстрого дыхания у меня закружилась голова, но ноздри необычайным образом прочистились, и я действительно ощутил запах речных ив. Однако я не мог сказать, где они находятся.

Дон Хуан велел мне несколько минут отдохнуть, а затем повторить все это. Второй раунд был более интенсивным. Я действительно мог выделить запах речной ивы, долетавший справа. Мы отправились в этом направлении и примерно в четверти мили обнаружили маленькое болотце со стоячей водой. Мы обошли его и направились к несколько более высокой площадке. Над этой площадкой и вокруг нее чапараль был очень густой.

— Это место кишмя кишит горными львами и другими более мелкими кошками, — сказал дон Хуан невзначай, как если бы это было обычным замечанием.

Я подбежал к нему, и он расхохотался.

— Обычно я не хожу сюда, — сказал он. — Но ворона указала в этом направлении. В этом должно быть что-то особенное.

— Нам действительно нужно быть здесь, дон Хуан?

— Да. Иначе я избегал бы этого места.

Я стал крайне нервозен. Он велел мне внимательно слушать.

— Единственное, что можно делать в таком месте, — сказал он, — это охотиться на горных львов. Этому я и собираюсь тебя научить. Есть особая ловушка для водяных крыс, которые живут вокруг водяных дыр. Крысы служат приманкой. Стенки клетки устроены таким образом, что падают, и очень острые шипы высовываются с двух сторон. Когда клетка собрана, шипы скрыты и никого не могут ранить до тех пор, пока что-либо не упадет в клетку. Тогда боковые стены клетки падают, а шипы пронзают то, что ударилось в ловушку.

Я не мог понять, что он имеет в виду, но он нарисовал схему на земле и показал мне, что если боковые палки клетки поместить в шарнироподобных выемках, то клетка повалится, когда что-нибудь обрушится на ее вершину.

Шипы были заостренными палочками из твердого дерева, которые размещались вокруг рамы и хорошо укреплялись.

Дон Хуан сказал, что обычно тяжелый груз камней размещают на палках, сложенных поверх клетки и соединенных с ней. Когда горный лев, привлеченный водяными крысами, попадает в ловушку, он обычно старается сломать ее сильным ударом лапы. При этом шипы протыкают его лапу, и лев от испуга подпрыгивает, обрушивая на себя каскад камней.

— Когда-нибудь у тебя может появиться необходимость поймать горного льва, — сказал дон Хуан. — У них есть особые силы. Они очень умны, и единственный способ поймать их — это обмануть при помощи боли или запаха речных ив.

С поразительной скоростью и ловкостью он собрал ловушку и после долгого ожидания поймал трех толстых, похожих на белок грызунов.

Он велел мне нарвать ивы на краю болота и натереть ею одежду. Сам он сделал то же самое, затем быстро и ловко сплел из прутьев две простые сетки, нагреб из болота большую кучу зеленых растений и грязи и принес все обратно на площадку, на которой укрылся.

Через некоторое время грызуны, похожие на белок, начали очень громко верещать.

Дон Хуан заговорил со мной из своего убежища и сказал, чтобы я воспользовался другой сеткой и набрал побольше ила и растений, а потом забрался на нижние ветки дерева рядом с ловушкой, где находились грызуны.

Дон Хуан сказал, что он не хочет ранить кошку или грызунов, поэтому он собирается облить льва грязью, если тот приблизится к ловушке. Он сказал, чтобы я был наготове и ударил кошку своей сеткой после того, как это сделает он. Он посоветовал мне быть особенно осторожным, чтобы не свалиться с дерева. Его последняя инструкция заключалась в том, чтобы я сидел спокойно, слившись с ветвями.

Я не мог видеть места, где был дон Хуан. Визг грызунов стал очень громким; наконец стемнело настолько, что я с трудом мог различать общие очертания местности. Я услышал внезапный близкий звук мягких шагов и приглушенное кошачье урчание, после чего грызуны перестали визжать. Именно в это время прямо под своим деревом я увидел темный контур зверя. Прежде чем я смог разобрать, горный это лев или нет, он прыгнул на ловушку. Но еще раньше, чем он ее достиг, что-то ударило его и заставило отскочить. Я швырнул сетку, как советовал дон Хуан. Я промахнулся, однако ее падение вызвало очень громкий звук. В то же самое время дон Хуан издал целую серию пронзительных воплей, которые вызвали у меня озноб, и кошка, с необычайным проворством спрыгнув на площадку, исчезла.

Дон Хуан продолжал издавать пронзительные звуки еще некоторое время, а затем велел мне слезть на площадку и присоединиться к нему так быстро, как только я смогу.

Через неправдоподобно короткий период времени я уже был рядом с доном Хуаном. Он велел мне имитировать свои завывания как можно точнее, чтобы удерживать льва в отдалении, пока он не разберет клетку и не выпустит грызунов.

Я стал завывать, но не мог произвести того же самого эффекта. От возбуждения мой голос был грубым.

Он сказал, что нужно кричать с действительным чувством и в то же время отрешиться от себя, потому что лев все еще находится поблизости. Внезапно я действительно понял ситуацию. Лев-то был реален. Я издал целую серию великолепных пронзительных воплей.

Дон Хуан покатился со смеху. Он дал мне повопить, а затем сказал, что мы должны убираться с этого места как можно тише, потому что лев не дурак и уже, наверное, возвращается туда, где мы были.

— Он наверняка последует за нами, — сказал он. — Как бы осторожны мы ни были, мы оставляем за собой след шириной с панамериканское шоссе.

Я подошел вплотную к дону Хуану. Время от времени он на секунду останавливался и к чему-то прислушивался. Один раз он бросился бежать в темноте, и я последовал за ним, выставив руки перед глазами, чтобы защитить их от ветвей.

Наконец мы добрались до основания утеса, у которого уже были раньше. Дон Хуан сказал, что, если нам удастся забраться на вершину, не став жертвами льва, мы будем в безопасности. Он полез первым, показывая мне дорогу. Мы начали карабкаться в темноте. Не знаю, каким образом, но я следовал за ним совершенно уверенными шагами. Когда мы уже были у самой вершины, я услыхал крик зверя. Он походил на мычание коровы, но был более длинным и грубым.

— Наверх! Наверх! — заревел дон Хуан.

Я взлетел на вершину в полной темноте, обогнав дона Хуана. Когда он достиг плоской вершины утеса, я уже сидел, пытаясь восстановить дыхание.

Он повалился на землю. На секунду я подумал, что это от напряжения, которое оказалось слишком велико для него, но он хохотал над моим скоростным восхождением.

Два часа мы сидели в полной тишине, а затем отправились обратно к моей машине.

Воскресенье, 3 сентября 1961 года

Дона Хуана не было дома, когда я проснулся. Я поработал над своими заметками, и у меня еще осталось время собрать немного топлива в чапарале до того, как он вернулся. Когда он вошел в дом, я ел. Он начал смеяться над тем, что он назвал моим распорядком питания в полдень, но и сам угостился моими сандвичами.

Я сказал ему, что происшествие с горным львом поразило меня. Сейчас оно казалось нереальным, словно кто-то все это подстроил ради меня. Последовательность событий была такой быстрой, что у меня не было времени испугаться. У меня было время действовать, но его было недостаточно, чтобы размышлять над ситуацией. Пока я делал свои заметки, мне в голову пришел вопрос, действительно ли я видел горного льва. Во мне еще жила память о> сухой ветке.

— Это был горный лев, — резко сказал дон Хуан.

— Это что, действительно было настоящее животное, из плоти и крови?

— Конечно.

Я сказал ему, что мои подозрения возникли из-за легкости всего этого события. Все было так, будто лев ждал где-то в стороне и был выучен поступать именно так, как планировал дон Хуан.

Его не затронул каскад моих скептических замечаний. Он стал смеяться надо мной.

— Ты забавный парень, — сказал он. — Ты видел и слышал этого кота. Он был как раз под тем деревом, где ты находился. Он не почуял тебя и не прыгнул на тебя из-за речных ив. Они отбивают любой другой запах, даже для кошек. А на коленях у тебя была целая куча ив.

Я сказал, что не подвергаю сомнению его слова, но все, что случилось той ночью, было совершенно чуждым моей повседневной жизни. Некоторое время, пока я писал свои заметки, у меня было чувство, что дон Хуан сам разыгрывал роль льва. Однако мне пришлось отбросить эту идею, поскольку я действительно видел в темноте очертания четвероногого животного, бросившегося на клетку, а потом отпрыгнувшего на площадку.

— Почему ты устраиваешь такой шум? — спросил он. — Это был просто большой кот. В горах таких котов тысячи. Большое дело. Ты, как обычно, фокусируешь свое внимание совершенно не на том. Нет никакой разницы, был это лев или мои штаны. Твои чувства в этот момент — вот что считается.

За всю свою жизнь я никогда не видел и не слышал большого дикого кота в естественной среде. Когда я думал об этом, то не мог избавиться от мысли, что один из них был всего в нескольких футах от меня.

Дон Хуан терпеливо слушал, пока я рассказывал ему обо всем этом.

— Почему такой страх перед большим котом? — спросил он с любопытством. — Ты бывал вблизи большинства животных, которые обитают в этой местности, и никогда не пугался их до такой степени. Ты любишь кошек?

— Нет, не люблю.

— Ну и забудь о ней. Во всяком случае, урок состоял не в том, как охотиться на львов.

— А в чем же он был?

— Ворона указала именно на это место, и на этом месте я увидел возможность заставить тебя понять, как действуют, находясь в настроении воина. Все, что ты делал прошлой ночью, было сделано в правильном настроении. Ты контролировал себя, и в то же время ты был отрешен, когда спрыгнул с дерева, чтобы подобрать клетку и подбежать ко мне. Ты не был парализован страхом. И потом, у вершины утеса, когда лев заревел сзади, ты двигался очень хорошо. Я уверен, что ты не поверил бы в то, что ты сделал, если бы взглянул на этот утес днем. Ты был в достаточной степени отрешен и в то же время имел достаточный контроль над собой. Ты не отступился и не намочил в штаны, и в то же время ты отступился и забрался на эту стену в полной темноте. Ты мог споткнуться и разбиться насмерть. Чтобы забраться на эту стену в темноте, требовалось держаться за самого себя и отступиться от самого себя в одно и то же время. Именно это я называю настроением воина.

Я сказал, что вне зависимости от того, что я сделал прошлой ночью, все это было продуктом моего страха, а не результатом контроля и отрешенности.

— Я это знаю, — сказал он с улыбкой. — И я хотел показать тебе, что ты способен подстегнуть себя и выйти за собственные границы, если находишься в соответствующем настроении. Воин создает собственное настроение. Ты этого не знал. Страх загнал тебя в настроение воина, но сейчас, когда ты знаешь о нем, все, что угодно, может ввести тебя в него.

Я хотел с ним спорить, но мои мысли не были достаточно ясны. Я чувствовал необъяснимое раздражение.

— Удобно всегда действовать в таком настроении, — продолжал он. — Оно проносит тебя через всякую чушь и оставляет очищенным. Это было большое чувство, когда ты достиг вершины утеса, разве не так?

Я сказал, что понял, о чем он говорит, но чувствую, что было бы идиотизмом пытаться приложить его учение к моей повседневной жизни.

— Настроение воина нужно для каждого отдельного поступка, — сказал он. — Иначе становишься рассеянным и неуклюжим. В жизни, в которой отсутствует это настроение, нет силы. Посмотри на себя. Тебя все обижает и огорчает. Ты хнычешь и жалуешься, чувствуя, что каждый заставляет тебя плясать под свою дудку. Ты лист, отданный на волю ветра. В твоей жизни нет силы. Что за отвратительное чувство, должно быть! Воин, с другой стороны, является охотником. Он рассчитывает все. Это контроль. Но, когда его расчеты окончены, он действует. Он отступается. Это отрешенность. Воин не лист, отданный на волю ветра. Никто не может его толкнуть. Никто не может заставить его поступать против самого себя или против того, что он считает лучшим. Воин настроен на выживание. И он выживает наилучшим образом из всех возможных.

Мне нравились его мысли, хотя я и думал, что они нереалистичны. Для того сложного мира, в котором я жил, они казались слишком упрощенными.

Он рассмеялся над моими возражениями, а я настаивал, что настроение воина не поможет преодолеть чувство обиды или действительного вреда, наносимого поступками окружающих меня людей. Как, например, в том гипотетическом случае, когда на тебя физически нападает жестокий и злобный человек, по своему положению обладающий властью.

Он взревел от смеха и согласился, что мой пример уместен.

— Воину может быть нанесен физический вред, но он не может быть обижен, — сказал он. — Для воина нет ничего обидного в поступках окружающих до тех пор, пока он сам находится и действует в нужном настроении. Предыдущей ночью ты не был обижен львом. Тот факт, что он гнался за нами, не рассердил тебя. Я не слышал, чтобы ты ругал его, и я не слышал, чтобы ты говорил, что он не имеет права следовать за нами. Вполне возможно, что это был жестокий и злобный лев. Но ты не размышлял на эту тему, когда пытался избежать встречи с ним. Единственное, что удерживалось в твоем уме, — это выжить. И ты сделал это очень хорошо. Если бы ты был один и лев, поймав тебя, загрыз бы тебя до смерти, тебе и в голову не пришло бы жаловаться или чувствовать себя оскорбленным его поступком. Настроение воина не так уж чрезмерно для твоего или чьего-нибудь еще мира. Оно необходимо, чтобы прорваться через всю дребедень.

Я объяснил свой ход рассуждений. Лев и окружающие меня люди не находились на одной доске, потому что я знал интимные побуждения людей, ничего не зная о таковых у льва. Что обижало меня в поступках окружающих меня людей, так это то, что они действовали злобно и знающе.

— Знаю, знаю, — сказал дон Хуан терпеливо. — Достичь настроения воина — непростое дело. Это революция. Рассматривать льва, водяных крыс и окружающих нас людей как равных является великолепным актом духа воина. Для этого нужна сила.