4. Смерть — это советчик
4. Смерть — это советчик
Среда, 25 января 1961 года
— Ты когда-нибудь будешь учить меня о пейоте? — спросил я.
Он не ответил и, как делал это раньше, посмотрел на меня словно на сумасшедшего.
Я уже несколько раз поднимал эту тему в наших разговорах, и каждый раз он делал гримасу и качал головой. Это не было утвердительным или отрицательным жестом, скорее это был жест отчаяния и неверия.
Он резко поднялся. До этого мы сидели на земле перед его домом. Почти незаметный кивок был приглашением следовать за ним.
Мы пошли в пустынный чапараль в южном направлении. Пока мы шли, он повторял, что я должен осознавать бесполезность моей собственной важности и моей личной истории.
— Твои друзья, — сказал он, резко поворачиваясь ко мне, — те, кто знал тебя долгое время… ты должен быстро оставить их.
Я подумал, что он сумасшедший и его настойчивость — это идиотизм, но ничего не сказал. Он пристально посмотрел на меня и стал смеяться.
После долгой прогулки мы наконец остановились. Я уже собирался сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я прошел еще около двадцати метров и поговорил с зарослями травы громким и ясным голосом. Я чувствовал неловкость и сопротивление. Его странные требования были большим, чем я мог вынести, и я сказал ему еще раз, что не могу говорить с растениями, потому что чувствую себя смешным. Его единственным замечанием было то, что мое чувство собственной важности безгранично. Он, казалось, внезапно что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями до тех пор, пока я не почувствую, что это для меня легко и естественно.
— Ты хочешь изучать их и в то же время не хочешь выполнять никакой работы, — сказал он. — Что ты пытаешься сделать?
Я объяснил, что нуждаюсь в достоверной информации об использовании растений, и поэтому просил его быть моим информатором. Я даже предлагал платить ему за его время и труды.
— Тебе следовало бы взять деньги, — сказал я. — Тогда бы мы оба чувствовали себя лучше. Я мог бы тебя спрашивать обо всем, чего хочу, потому что ты работал бы на меня, а я платил бы тебе за это. Что ты об этом думаешь?
Он презрительно поглядел на меня и издал отвратительный звук своим ртом, заставив нижнюю губу и язык сильно вибрировать при выдохе.
— Вот что я об этом думаю, — сказал он и засмеялся при виде крайнего изумления, которое отразилось на моем лице.
Мне было ясно, что он не тот человек, с которым я легко могу состязаться. Несмотря на свой возраст, он был энергичен и невероятно силен. Раньше я думал, что такой старик был бы для меня идеальным «информатором». Меня приучили к мысли, что старики — это лучшие информаторы, поскольку они слишком слабы для того, чтобы делать что-нибудь еще, кроме как говорить. Однако дон Хуан не был жалким субъектом. Я чувствовал, что он неуправляем и опасен. Друг, который нас свел, был прав. Он был эксцентричным старым индейцем, и, хотя он и не был вне себя большую часть времени, как рассказывал мой друг, он был еще хуже — он был сумасшедшим. Я опять испытал сильное сомнение и тревогу. Я думал, то преодолел эти чувства, — мне не составило никакого труда уговорить себя снова навестить его. Мне в голову пришла мысль, что, может быть, я сам немного сумасшедший, раз мне нравится находиться в его обществе. Его идея, что чувство собственной важности является для меня препятствием, действительно сильно повлияла на меня. Но все это явно было только интеллектуальным заключением с моей стороны. В ту же секунду, когда я столкнулся с его странным поведением, я ощутил тревогу и захотел уехать.
Я сказал, что считаю нас настолько разными, что не вижу возможности для дальнейшего общения.
— Один из нас должен измениться, — сказал он, уставясь в землю. — И ты знаешь — кто.
Он стал мурлыкать мексиканскую песню, а затем поднял голову и взглянул на меня. Его глаза были яростными и горящими. Я хотел отвернуться или закрыть глаза, но, к своему великому изумлению, не смог отвести взгляда.
Он попросил рассказать, что я видел в его глазах. Я сказал, что ничего не видел, но он настаивал, чтобы я выразил словами то, что его глаза заставили меня ощутить. Я попытался объяснить ему, что ничего, кроме замешательства, его взгляд у меня не вызвал, а то, как он на меня смотрит, очень неприятно.
Он не отступал. Он по-прежнему пристально смотрел на меня. Это не был угрожающий или злой, а скорее загадочный и неприятный взгляд.
Он спросил меня, не напоминает ли он мне птицу.
— Птицу? — воскликнул я.
Он рассмеялся как ребенок и отвел от меня глаза.
— Да, — сказал он мягко. — Птицу, очень необыкновенную птицу!
Он опять поймал меня взглядом и велел вспомнить. Он сказал мне с необыкновенным убеждением, что «знает» — я уже видел такой взгляд раньше.
У меня было чувство, что старик провоцирует меня вопреки моим желаниям каждый раз, когда открывает рот. Я опять взглянул на него с явным сопротивлением. Вместо того чтобы рассердиться, он начал смеяться. Он хлопал себя по ляжкам и завывал, как будто объезжая дикую лошадь. Затем он опять стал серьезен и сказал мне, что чрезвычайно важно, чтобы я перестал с ним бороться и вспомнил ту необыкновенную птицу, о которой он говорит.
— Посмотри мне в глаза, — велел он.
Его глаза были необыкновенно яростными. Они вызывали ощущение, которое действительно было на что-то похоже, но я не был уверен, на что именно. Мгновение я удерживал это чувство, а затем внезапно понял. Это была не форма его глаз и не форма его головы, но именно какая-то холодная ярость в его взгляде, напоминающая глаза сокола. В тот самый момент, когда я это понял, он посмотрел на меня вскользь, и на секунду у меня в голове наступил полный хаос. Я подумал, что я вижу сокола вместо дона Хуана. Картина была мимолетной, а я был слишком взбудоражен, чтобы изучить ее внимательней.
Очень взволнованным тоном я рассказал ему, что я мог бы поклясться, что видел черты сокола на месте его лица.
У него был еще один приступ смеха.
Я знал, что такое взгляд сокола; я часто охотился за ними, когда был мальчиком, и, по мнению дедушки, был хорошим охотником. У него была ферма леггорнских кур, и соколы приносили ей вред; охота за ними была не только полезным, но еще и «правильным» делом. Вплоть до этого момента я никогда не вспоминал, что яростность их глаз преследовала меня годами, но это было так давно в моем прошлом, что, как я думал, воспоминания уже стерлись.
— Я когда-то охотился на соколов.
— Я знаю, — заметил дон Хуан как нечто само собой разумеющееся.
В его голосе была такая уверенность, что я засмеялся. Я подумал, что он крайне нелепый тип. Он имел нахальство говорить таким тоном, словно он действительно знал, что я охотился на соколов. Я испытал к нему сильное презрение.
— Почему ты так рассердился? — спросил он тоном искреннего участия.
Я не знал почему. Он стал испытывать меня очень необычным способом. Он попросил меня опять посмотреть на него и рассказать об «очень интересной птице», которую он мне напомнил. Я продолжал упорствовать и презрительно сказал, что тут не о чем говорить. Затем я почувствовал себя обязанным спросить его, откуда он знает, что я охотился на соколов. Вместо того чтобы ответить мне, он опять принялся комментировать мое поведение. Он сказал, что я очень злой парень и что даже при падении шляпы из моего рта появляется пена. Я стал протестовать; я всегда считал, что я очень уживчивый и миролюбивый. Я сказал, что это его вина и он сам вывел меня из равновесия своими неожиданными поступками.
— Но почему же злоба? — спросил он.
Я проанализировал свои чувства и реакции. Действительно, у меня не было нужды испытывать к нему злобу.
Он опять стал настаивать, чтобы я посмотрел в его глаза и рассказал ему о «странном соколе». Он изменил слова. Раньше он говорил «очень интересная птица», а теперь стал говорить «странный сокол». Перемена слов вызвала изменение в моем собственном настроении. Я неожиданно стал печален.
Он прищурил глаза так, что они превратились в две щелки, и сказал крайне драматическим голосом, что «видит» очень странного сокола. Он повторил свое заявление три раза, как если бы он действительно видел его прямо перед собой.
— Разве ты не помнишь его? — спросил он. Я не мог вспомнить ничего похожего.
— Что же в этом соколе необыкновенного? — спросил я.
— Это ты должен мне сказать.
Я повторил, что никак не могу понять, о чем он говорит, поэтому и не могу ничего ему рассказать.
— Не борись со мной, — сказал он. — Перебори свою вялость и вспомни.
В течение секунды я всерьез старался понять его. Мне не приходило в голову, что я мог точно так же попытаться вспомнить.
— Было время, когда ты видел множество птиц, — сказал он, как бы настраивая меня.
Я сказал ему, что когда жил на ферме мальчиком, то охотился и убивал сотни птиц.
Он сказал, что, если это так, я без особого труда должен вспомнить всех необыкновенных птиц, на которых я охотился.
Он взглянул на меня с вопросом в глазах, как если бы только что дал мне последний намек.
— Я охотился на стольких птиц, — сказал я, — что ничего не могу о них вспомнить.
— Эта птица особая, — заметил он шепотом. — Эта птица — сокол.
Я снова стал думать, куда он клонит. Может быть, он дразнил меня? Или это было серьезно? После долгого перерыва он опять попросил меня вспомнить. Я почувствовал, что бесполезно пытаться остановить его игру. Единственное, что я мог сделать, — это принять в ней участие.
— Ты говоришь о соколе, на которого я охотился?
— Да, — прошептал он с закрытыми глазами.
— Так это произошло, когда я был мальчиком?
— Да.
— Но ты говорил, что видишь сокола прямо перед собой сейчас.
— Вижу.
— Что ты пытаешься сделать со мной?
— Я пытаюсь заставить тебя вспомнить.
— Что? Бога ради!
— Сокол, быстрый как свет, — сказал он, глядя мне в глаза.
Я почувствовал, что у меня остановилось сердце.
— Теперь взгляни на меня, — сказал он.
Но я не взглянул. Я слышал его голос как слабый звук. Ошеломляющее воспоминание захватило меня полностью. Белый сокол!
Все началось со вспышки гнева моего дедушки, когда он подсчитывал своих леггорнских кур. Они постоянно исчезали непонятным образом. Он лично организовал тщательное наблюдение, и после нескольких дней мы наконец увидели большую белую птицу, улетающую с молодой леггорнской курицей в когтях. Птица была быстрой и явно знала свою дорогу. Она вылетела откуда-то из-за деревьев, схватила курицу и полетела прочь. Все произошло так быстро, что мой дед едва успел заметить это. Но я заметил и разглядел, что это был сокол. Мой дед сказал, что это, должно быть, альбинос.
Мы начали войну против сокола-альбиноса, и дважды мне казалось, что я попал в него. Он даже выронил свою жертву, но улетел. Он был слишком быстр для меня. Он был также очень умен и никогда больше не прилетал охотиться на ферму деда.
Я бы забыл о нем, если бы мой дед не подначивал меня охотиться за этой птицей. В течение двух месяцев я преследовал сокола-альбиноса по всей долине, где жил. Я изучил его повадки и почти интуитивно определял маршруты его полета, но его скорость и внезапность его появления ставили меня в тупик. Я мог похвастаться, что каждый раз, когда мы встречались, я не давал ему схватить добычу, но убить его я никак не мог.
За два месяца, пока я вел эту странную войну против сокола-альбиноса, я Лишь однажды был рядом с ним. Я преследовал его весь день и устал. Я сел отдохнуть и заснул под высоким эвкалиптовым деревом. Внезапный крик сокола разбудил меня. Я открыл глаза, не сделав никакого другого движения, и увидел беловатую птицу, усевшуюся на самых высоких ветвях эвкалипта. Это был сокол-альбинос. Охота окончилась. Это должен был быть трудный выстрел. Я лежал на спине, а птица сидела ко мне спиной. Я использовал внезапный порыв ветра для того, чтобы скрыть шум, с которым я поднял свое длинное ружье 22-го калибра и прицелился. Я хотел подождать, пока птица-альбинос повернется или начнет взлетать, чтобы не промахнуться. Но птица оставалась неподвижной. Для того чтобы лучше прицелиться, мне нужно было передвинуться, а сокол был слишком быстрым, чтобы позволить мне это. Я подумал, что лучше всего будет не спешить, и в течение долгого мучительного времени выжидал. Возможно, что на меня повлияло длительное ожидание или дело было в пустынности места, где мы находились, но я неожиданно почувствовал, как озноб прошел по моей спине, и после этого я совершил беспрецедентный поступок — встал и ушел. Я даже не оглянулся, чтобы посмотреть, взлетела ли птица.
Я никогда не придавал особого значения своему последнему поступку в истории с соколом-альбиносом, и однако же было очень странно, что я не застрелил его. Я застрелил десятки соколов раньше. На ферме, где я вырос, охота на птиц и других животных была в порядке вещей.
Дон Хуан внимательно слушал, пока я рассказывал ему историю про сокола-альбиноса.
— Откуда ты узнал о белом соколе? — спросил я, закончив.
— Я видел его, — ответил он.
— Где?
— Прямо тут, перед тобой.
Я больше не был в настроении спорить.
— Что все это значит? — спросил я.
Он сказал, что белая птица была знаком и не стрелять в нее было единственно правильным поступком, который я мог совершить.
— Твоя смерть дала тебе маленькое предупреждение, — сказал он загадочным тоном. — Она всегда приходит как озноб.
— О чем ты говоришь? — спросил я нервно.
Он действительно расстроил мне нервы своим загадочным разговором.
— Ты многое знаешь о птицах, — сказал он. — Многих из них ты убил. Ты знаешь, как ждать. Ты терпеливо ждал часами. Я знаю это. Я вижу это.
Его слова вызвали во мне смятение. Я подумал, что больше всего меня раздражает его уверенность. Я не мог вынести его догматической убежденности относительно некоторых вещей в моей жизни, в которых я сам не был уверен. Я ушел в свое чувство отторжения и не видел, как он склонился надо мной, пока он не прошептал что-то мне буквально в самое ухо. Сначала я не понял, и он повторил это. Он сказал, чтобы я повернулся и взглянул на валун слева от меня. Он сказал, что там находится моя смерть, которая смотрит на меня, и если я повернусь в тот момент, когда он даст мне сигнал, то увижу ее.
Он сделал мне знак глазами. Я повернулся, и мне показалось, что я увидел мимолетное движение над камнем. Озноб пробежал по моему телу, мышцы живота непроизвольно сократились, и я испытал потрясение, спазмы. Через секунду я восстановил равновесие и объяснил себе ощущение мелькнувшей тени как оптическую иллюзию, вызванную поворотом головы.
— Смерть наш вечный компаньон, — сказал дон Хуан самым серьезным тоном. — Она всегда слева от нас на расстоянии вытянутой руки. Она наблюдала за тобой тогда, когда ты следил за белым соколом. Она шептала в твое ухо, и ты чувствовал ее дрожь так же, как ты почувствовал ее сегодня. Она наблюдала за тобой, и она всегда будет наблюдать, до того дня, когда она тебя коснется.
Он вытянул руку, слегка дотронулся до моего плеча и в то же время издал глубокий щелкающий звук языком. Эффект был ужасающим. Мне чуть не стало плохо с желудком.
— Ты тот мальчик, который преследовал дичь и терпеливо ждал, как ждет смерть. Ты хорошо знаешь, что смерть слева от нас, точно так же, как был слева от белого сокола.
Его слова имели странную силу, которая вызвала во мне непреодолимый ужас. Моей единственной защитой было решение записывать все, что он говорит.
— Как можно чувствовать себя таким важным, когда мы знаем, что смерть преследует нас? — спросил он.
У меня было чувство, что ответа от меня не требуется. Во всяком случае, я не мог ничего сказать. Новое настроение овладело мною.
— Когда ты неспокоен, — продолжал он, — следует повернуться налево и спросить совета у своей смерти. Невероятное количество мелочей свалится с тебя, если твоя смерть сделает тебе жест, или если ты заметишь ее отблеск, или если у тебя просто появится чувство, что твой компаньон здесь и ждет тебя.
Он опять наклонился вперед и прошептал в мое ухо, что если я внезапно повернусь влево по его сигналу, то вновь смогу увидеть свою смерть на валуне.
Его глаза дали мне почти неуловимый сигнал, но я не осмелился посмотреть.
Я сказал, что верю ему и что не стоит нажимать на этот вопрос в дальнейшем, потому что я боюсь. У него опять был один из приступов его раскатистого смеха.
Он ответил, что вопрос о нашей смерти никогда не разбирают достаточно глубоко. Но я возразил, что для меня бессмысленно думать о смерти, потому что такие мысли принесут только неудобство или страх.
— Ты полон всякой чуши! — воскликнул он. — Смерть единственный мудрый советчик, которого мы имеем. Когда бы ты ни чувствовал, как ты это чувствуешь обычно, что все идет не так, как надо, и что ты вот-вот пропадешь, повернись к своей смерти и спроси ее, так ли это? Твоя смерть скажет тебе, что ты ошибаешься, что в действительности ничто, кроме ее прикосновения, не имеет значения. Твоя смерть скажет тебе: «Я еще не коснулась тебя».
Он покачал головой и, казалось, ожидал моего ответа. Но у меня его не было. Мои мысли неслись наперегонки. Он нанес ужасающий удар моему самолюбию. Мелочность моего недовольства им была ужасающей в свете моей смерти.
У меня было такое чувство, что он полностью осознает перемену моего настроения. Он все повернул в свою пользу. Он улыбнулся и начал мурлыкать мексиканскую мелодию.
— Да, — мягко сказал он после долгой паузы. — Один из нас должен измениться, и быстро. Один из нас должен понять, что смерть — это охотник и что она всегда находится слева. Один из нас должен спросить совета у смерти и бросить проклятую мелочность, которая принадлежит людям, проводящим свою жизнь так, как будто смерть никогда не коснется их.
Мы сидели молча больше часа, затем пошли опять. Несколько часов мы блуждали среди пустынного чапараля. Я не спрашивал его, была ли у нас какая-либо цель; это не имело значения. Каким-то образом он заставил меня вновь испытать давно забытое чувство чистой радости от того, что просто движешься, не привязывая к этому никакой рассудочной цели.
Я захотел, чтобы он дал мне увидеть отблеск того, что я заметил на валуне.
— Дай мне увидеть эту тень снова, — сказал я.
— Ты имеешь в виду свою смерть, не так ли? — ответил он с оттенком иронии в голосе.
Какое-то время мне не хотелось повторять этого.
— Да, — наконец сказал я. — Дай мне увидеть мою смерть еще раз.
— Не сейчас, — сказал он. — Ты слишком твердый.
— Что-что?
Он начал смеяться, и по какой-то неизвестной причине его смех больше не казался угрожающим или зловещим, как раньше. Я не думаю, чтобы он стал другим с точки зрения высоты или громкости или его духа. Новым элементом было мое настроение. Перед лицом нависшей смерти мои страхи и мое раздражение были чепухой.
— Позволь мне тогда поговорить с растениями, — сказал я.
Он зарычал от смеха.
— Ты слишком хорош сейчас, — сказал он, смеясь. — Ты ударяешься из одной крайности в другую. Успокойся. Нет необходимости разговаривать с растениями, если ты не хочешь узнать их секреты. А для этого тебе требуется самое несгибаемое намерение. Поэтому не растрачивай своих добрых пожеланий. Точно так же нет нужды видеть свою смерть. Достаточно того, что ты чувствуешь ее присутствие вокруг себя.