17

17

Я не возвращался в Мексику несколько месяцев; в это время я работал над своими полевыми записями, и впервые за десять лет с тех пор, как я начал ученичество, учение дона Хуана стало приобретать реальный смысл. Я чувствовал, что долгие периоды времени, в течение которых я должен был воздерживаться от ученичества, производят на меня очень отрезвляющее и благотворное действие; они давали мне возможность просмотреть мои приобретения и расположить их в соответствующем моему образованию и интересам интеллектуальном порядке. Однако события, которые произошли во время моего последнего полевого визита, выявили ошибочность моей оптимистической надежды понять знание дона Хуана.

Я сделал последнюю запись в своем полевом блокноте 16 октября 1970 года. События, которые произошли тогда, стали поворотными. Они не только завершили цикл обучения, но и открыли новый, настолько отличный от всего, что я делал раньше, что, как я чувствую, это та точка, где я должен завершить мой репортаж.

Подъезжая к дому дона Хуана, я увидел его сидящим на обычном месте под рамадой у двери. Поставив машину в тени дерева, я взял свой портфель и сумку с продуктами и пошел к нему, громко приветствуя его по дороге. Вдруг я заметил, что он не один. Позади высокой кучи дров сидел другой человек. Оба они смотрели на меня. Дон Хуан помахал мне рукой, и так же сделал другой. Судя по его наряду, он не был индейцем, а был мексиканцем с Юго-Запада. На нем были джинсы, бежевая рубашка, техасская ковбойская шляпа и ковбойские сапоги.

Я заговорил с доном Хуаном, а затем поглядел на человека: он улыбнулся мне. Секунду я пристально смотрел на него.

— Вот маленький Карлос, — сказал человек дону Хуану, — и он больше со мной не разговаривает… Только не говори, что он порвал со мной!

Прежде чем я сказал что-нибудь, они оба разразились смехом, и только тогда я понял, что незнакомец был доном Хенаро.

— Ты не узнал меня, да? — спросил он, все еще смеясь. Я вынужден был признать, что его наряд сбил меня с толку.

— Что ты делаешь в этой части мира, дон Хенаро? — спросил я.

— Он прибыл наслаждаться горячим ветром, — сказал дон Хуан. — Не правда ли?

— Верно, — откликнулся дон Хенаро. — Ты не представляешь, что горячий ветер может сделать со старым телом вроде моего.

Я сел между ними.

— Что он делает с твоим телом? — спросил я.

— Горячий ветер говорит моему телу удивительные вещи, — сказал он.

Он повернулся к дону Хуану, и глаза его заблестели:

— Не так ли?

Дон Хуан утвердительно кивнул.

Я сказал им, что по мне время горячих ветров Санта-Ана было худшей частью года, и поэтому очень странно, что дон Хенаро приехал искать горячий ветер, в то время как я бегаю от него.

— Карлос не переносит жары, — сказал дон Хуан дону Хенаро. — Когда наступает жара, у него, как у ребенка, начинается асфиксия.

— Ас…что?

— Ас-фиксия.

— О Боже! — сказал дон Хенаро, притворяясь обеспокоенным и делая неописуемо смешной жест отчаяния.

Дон Хуан объяснил ему, что меня не было несколько месяцев из-за неудачного случая с союзниками.

— Итак, ты наконец встретился с союзником! — сказал дон Хенаро.

— Я думаю, да, — сказал я осторожно.

Они громко рассмеялись. Дон Хенаро два или три раза похлопал меня по спине. Это было легкое похлопывание, которое я воспринял как дружеское выражение участия. Глядя на меня, он задержал свою руку на моем плече, и я почувствовал спокойную удовлетворенность, которая длилась только момент, а затем дон Хенаро сделал со мной что-то необъяснимое. У меня было ощущение, что на мою спину положили валун. Я почувствовал, что он увеличил вес руки, которая лежала на моем правом плече, до такой степени, что заставил меня согнуться и удариться головой о землю.

— Мы должны помочь маленькому Карлосу, — сказал дон Хенаро и бросил заговорщицкий взгляд на дона Хуана.

Я снова сел прямо и повернулся к дону Хуану, но он смотрел в сторону. У меня был момент колебания — возникла досадная мысль, что дон Хуан ведет себя отчужденно, так, будто не имеет ко мне отношения. Дон Хенаро смеялся; казалось, он ждал моей реакции.

Я попросил его положить мне руку на плечо еще раз, но он не хотел делать этого. Я убеждал его по крайней мере объяснить мне, что он сделал со мной. Он довольно посмеивался. Я снова повернулся к дону Хуану и сказал ему, что вес руки дона Хенаро едва не раздавил меня.

— Я ничего об этом не знаю, — сказал дон Хуан комически серьезным тоном. — На мое плечо он руки не клал.

Тут они оба расхохотались.

— Что ты сделал со мной, дон Хенаро? — спросил я.

— Я просто положил свою руку на твое плечо, — сказал он невинно.

— Положи снова, — сказал я.

Он отказался. Тогда вмешался дон Хуан и попросил меня описать дону Хенаро то, что я воспринимал во время своего последнего опыта. Я подумал, что он хочет, чтобы я добросовестно описал то, что происходило со мною, но чем серьезнее становилось мое описание, тем больше они смеялись. Я останавливался два или три раза, но они убеждали меня продолжать.

— Союзник придет к тебе, не считаясь с твоими чувствами, — сказал дон Хуан, когда я кончил свое повествование. — Я имею в виду, что тебе не нужно ничем его выманивать. Ты можешь сидеть, бездельничая или думая о женщинах, а затем внезапно — легкий удар по плечу, ты поворачиваешься — а союзник стоит перед тобой.

— Что я могу сделать, если случится что-нибудь подобное? — спросил я.

— Эй! Эй! Подожди минутку! — сказал дон Хенаро. — Это плохой вопрос. Не спрашивай о том, что ты можешь сделать, — ясно, что ты не можешь сделать ничего. Ты должен спросить о том, что может сделать воин.

Моргая, он повернулся ко мне. Его голова слегка наклонилась вправо, а рот искривился.

Я посмотрел на дона Хуана в поисках намека на то, что все это является шуткой, но он сохранял непроницаемое лицо.

— Хорошо! — сказал я. — Что может сделать воин? Дон Хенаро прищурился и зачмокал губами, как будто ища подходящие слова. Он пристально поглядел на меня, держась за подбородок.

— Воин ссыт в свои штаны, — с индейской торжественностью сказал он.

Дон Хуан закрыл лицо, а дон Хенаро захлопал по земле, разражаясь воющим смехом.

— Испуг — это нечто такое, от чего никогда нельзя навсегда избавиться, — сказал дон Хуан, когда смех утих. — Если воин попадает в такое трудное положение, он просто повернется к союзнику спиной, не думая дважды. Воин не может потакать себе, поэтому не может умереть от испуга. Воин позволяет союзнику прийти только тогда, когда он в хорошей форме и готов. Когда он достаточно силен, чтобы схватиться с союзником, он открывает свой просвет и кидается вперед, хватает его, прижимает к земле и держит свой взгляд на нем ровно столько, сколько ему надо; он отводит глаза, освобождает союзника и отпускает его. Воин, мой дружок, — это хозяин положения в любой момент.

— Что случится, если слишком долго смотреть на союзника? — спросил я.

Дон Хенаро посмотрел на меня и изобразил комический жест высматривания.

— Кто знает? — сказал дон Хуан. — Может быть, Хенаро расскажет тебе, что случилось с ним.

— Может быть, — сказал дон Хенаро и захихикал.

— Расскажи, пожалуйста!

Дон Хенаро встал, потрещал костями, выпрямляя свой руки, и открыл глаза до такой степени, что они стали круглыми и выглядели безумно.

— Хенаро собирается заставить пустыню задрожать, — сказал он и пошел в чапараль.

— Хенаро намерен помочь тебе, — сказал дон Хуан доверительным тоном. — Он сделал с тобой то же самое в своем доме, и ты почти видел.

Я подумал, что он имеет в виду то, что случилось у водопада, но он говорил о неземных грохочущих звуках, которые я слышал у дома дона Хенаро.

— Кстати, что это было? — спросил я. — Мы смеялись над этим, но ты никогда не объяснял мне, что это.

— Ты никогда не спрашивал.

— Я спрашивал.

— Нет. Ты спрашивал о чем угодно, кроме этого. Дон Хуан осуждающе посмотрел на меня.

— Это было искусством Хенаро, — сказал он. — Только Хенаро может сделать это. Ты почти видел тогда.

Я сказал, что мне никогда не приходило в голову связать виденье со странными шумами, которые я тогда слышал.

— А почему? — спросил он резко.

— Видеть означает для меня глаза, — сказал я.

Он рассматривал меня некоторое время, как будто что-то со мной было не так.

— Я никогда не говорил, что виденье связано только с глазами, — сказал он, покачав с недоверием головой.

— Как он это делает? — настаивал я.

— Он уже сказал тебе, как он это делает, — резко сказал дон Хуан.

В этот самый момент я услышал необычайный грохот.

Я вскочил, и дон Хуан начал смеяться. Грохот был подобен грому обвала. Прислушавшись к нему, я сделал забавное наблюдение, что моя классификация звуков определенно связана с фильмами. Низкий гул, который я слышал, напоминал звуковую дорожку фильма, в котором целая сторона горы обрушивается в долину.

Дон Хуан держался за бока, как будто они болели от смеха. Громоподобный гул сотряс землю, где я стоял. Я отчетливо услышал грохот чего-то вроде огромного камня, который катился на боку. Долетел ряд новых сокрушительных ударов, которые создали впечатление, что валун неумолимо катится на меня. Я испытал момент крайнего замешательства. Мои мускулы напряглись; мое тело было готово умчаться прочь.

Я посмотрел на дона Хуана. Он глядел на меня. Затем я услышал самый ужасный удар, какой когда-нибудь слышал в жизни. Было такое ощущение, что огромный валун врезался в землю прямо позади дома. Все содрогнулось, и в этот момент у меня возникло очень необычное ощущение. На мгновение я действительно «видел» валун величиной с гору прямо позади дома. Это не было образом, наложенным на картину дома, на который я смотрел. Это также не было изображением настоящего валуна — скорее казалось, что шум создает образ валуна, катящегося на своих огромных боках. Я действительно видел шум. Необъяснимый характер моего восприятия вызвал во мне глубокое отчаяние и замешательство. Никогда в жизни я не представлял себе, что мои чувства могут работать таким образом. На меня напал рациональный страх, и я решил бежать, спасая свою жизнь. Дон Хуан схватил меня и повелительно потребовал не убегать и даже не оглядываться, а смотреть в направлении, куда ушел дон Хенаро.

Я услышал новую серию гремящих шумов, которые походили на звук камней, падающих и громоздящихся друг на друга, а затем все снова стало спокойно. Через несколько минут дон Хенаро вернулся и сел. Он спросил, видел ли я. Я не знал, что сказать, и повернулся к дону Хуану за намеком. Тот пристально смотрел на меня.

— Я думаю, что он видел, — сказал он и засмеялся.

Я хотел сказать, что не понимаю, о чем они говорят. Я чувствовал себя ужасно расстроенным. У меня было физическое чувство возмущения, крайнего неудобства.

— Я думаю, мы оставим его здесь сидеть одного, — сказал дон Хуан.

Они встали и прошли мимо.

— Карлос потакает себе в своем замешательстве, — сказал дон Хуан очень громко.

Оставшись один на несколько часов, я имел время сделать записи в блокноте и обдумать абсурдность происшедшего. После размышлений мне стало ясно, что с того самого момента, когда я увидел дона Хенаро, сидящего под рамадой, ситуация стала какой-то фарсовой. Чем больше я раздумывал над этим, тем больше убеждался, что дон Хуан уступил контроль надо мной дону Хенаро, и эта мысль наполняла меня мрачными предчувствиями.

Дон Хуан и дон Хенаро вернулись на закате. Они сели рядом, по бокам от меня. Дон Хенаро подвинулся ближе и почти прислонился ко мне. Его худое и хрупкое плечо слегка коснулось меня, и я испытал то же самое чувство, что и тогда, когда он похлопал меня по плечу. Сокрушительная тяжесть навалилась на меня, и я упал на ноги дону Хуану. Он помог мне сесть прямо и спросил в Шутливом тоне, не собираюсь ли я спать на его коленях.

Дон Хенаро, казалось, наслаждался — его глаза блестели. Мне хотелось плакать. Я чувствовал себя животным, попавшим в загон.

— Я пугаю тебя, маленький Карлос? — спросил дон Хенаро с выражением действительной заботы. — Ты выглядишь, как дикая лошадь.

— Расскажи ему какую-нибудь историю, — сказал дон Хуан. — Только это его успокоит.

Они передвинулись и сели напротив. Оба они с любопытством изучали меня. В полутьме их глаза казались зеркальными, как огромные темные лужи воды. Их глаза внушали страх; это не были глаза людей. Мы смотрели друг на друга некоторое время, а затем я отвел взгляд. Я заметил, что не боюсь их, и тем не менее их глаза напугали меня до такой степени, что я задрожал. Я чувствовал крайнее замешательство.

После паузы дон Хуан попросил дона Хенаро рассказать мне о том, что случилось с ним, когда он попробовал переглядеть своего союзника. Дон Хенаро сидел в нескольких футах от меня, лицом ко мне, и ничего не говорил. Я взглянул на него; его глаза, казалось, были в четыре или пять раз больше обычных человеческих; они сияли и непреодолимо притягивали. То, что казалось светом его глаз, господствовало надо всем вокруг него. Тело дона Хенаро словно съежилось и выглядело подобно телу кошки. Я заметил движение его кошкоподобного тела и испугался. Совершенно автоматически, как будто я делал это всю свою жизнь, я принял «боевую позу» и начал ритмично бить по своей икре. Когда я стал осознавать свои действия, я смутился и взглянул на дона Хуана. Он всматривался в меня, как делал обычно; его глаза были добрыми и успокаивающими. Он громко засмеялся. Дон Хенаро издал мурлыкающий звук, встал и пошел в дом.

Дон Хуан объяснил мне, что дон Хенаро был очень сильным и не любил заниматься пустяками и что он просто дразнил меня своими глазами. Он сказал, что, как обычно, я знал больше, чем ожидал сам. Он сделал замечание, что каждый, кто был связан с магией, был чрезвычайно опасен в часы сумерек и что маги, подобные дону Хенаро, могли совершать в это время чудеса.

Несколько секунд мы молчали. Я почувствовал себя лучше. Разговор с доном Хуаном расслабил меня и восстановил мою уверенность. Затем он сказал, что хочет поесть и что потом мы отправимся на прогулку, чтобы дон Хенаро мог показать мне технику прятанья.

Я попросил его объяснить, что он подразумевает под техникой прятанья. Он сказал, что закончил с объяснениями, потому что объяснения только усиливают мое потакание себе.

Мы вошли в дом. Дон Хенаро при свете керосиновой лампы пережевывал пищу. После еды мы втроем пошли в густой чапараль. Дон Хуан шел почти рядом со мною. Дон Хенаро шел впереди, в нескольких шагах перед нами.

Была ясная ночь. На небе были плотные облака, но лунного света хватало, чтобы ясно представлять себе окружающее. В один момент дон Хуан остановился и велел идти вперед за доном Хенаро. Я заколебался; он мягко подтолкнул меня и сказал, что все хорошо. Он сказал, что я всегда должен быть готов и всегда должен доверять своей собственной силе.

Я шел за доном Хенаро следующие два часа. Я пытался догнать его, но, как ни старался, не мог. Силуэт дона Хенаро был всегда впереди меня. Иногда он исчезал, как будто прыгал в сторону от тропинки, но вскоре опять появлялся впереди. Для меня все это было просто странной и бессмысленной ходьбой в темноте. Я шел потому, что не знал, как вернуться к дому, и что делает дон Хенаро, было мне непонятно. Я решил, что он ведет меня к какому-то тайному месту в чапарале, чтобы показать технику, о которой говорил дон Хуан. Однако вскоре у меня возникло странное ощущение, что дон Хенаро находится позади меня. Обернувшись, я увидел мелькнувшего в некотором отдалении человека. Эффект был потрясающим. Я стал изо всех сил вглядываться в темноту и проникся уверенностью, что вижу силуэт человека, стоящего от меня примерно в 15 метрах. Фигура почти сливалась с кустами; она как будто хотела спрятаться. На мгновение я зафиксировал взгляд и действительно сумел сохранить в поле своего восприятия силуэт человека, хоть он и старался спрятаться за темными очертаниями кустов. Тогда мне в голову пришла логичная мысль. Этим человеком должен был быть дон Хуан, который, видимо, все время следовал за нами. В ту же секунду, когда у меня родилась эта уверенность, я понял, что больше не могу различить его контуров; все, что было передо мной, — это неразделимая темная масса чапараля.

Я пошел к месту, где видел человека, но никого не смог найти. Дона Хенаро тоже нигде не было видно, и, поскольку я не знал дороги, я сел ждать. Через полчаса дон Хуан и дон Хенаро пришли. Они громко звали меня по имени. Я встал и присоединился к ним.

Мы шли к дому в полной тишине. Меня устраивала эта пауза, потому что я чувствовал себя совершенно дезориентированным. Я не узнавал себя. Дон Хенаро делал со мной что-то такое, что не давало мне возможности формулировать свои мысли так, как я привык. Это стало очевидным, когда я сидел на тропинке. Я автоматически поглядел на часы, когда садился, и затем оставался спокойным, словно мой ум выключили. И все же я сидел в состоянии алертности, какой никогда не испытывал прежде. Это было состояние безмыслия, сравнимое с отсутствием каких бы то ни было забот. Мир, казалось, был в течение долгого времени в странном равновесии: я ничего не мог добавить к нему и ничего не мог отнять.

Когда мы пришли к дому, дон Хенаро раскатал соломенный мат и лег спать. Я чувствовал необходимость пересказать свои переживания дону Хуану. Но он не позволил мне говорить.

18 октября 1970 года

— Мне кажется, я понимаю, что дон Хенаро пытался сделать прошлой ночью, — сказал я дону Хуану.

Я сказал это для того, чтобы вызвать его на разговор. Его постоянные отказы разговаривать нервировали меня.

Дон Хуан улыбнулся и медленно покачал головой, как будто соглашаясь со мной. Я мог бы принять его жест за подтверждение, если бы не странный блеск в его глазах. Они как будто смеялись надо мной.

— Ты думаешь, я не понимаю, да? — сказал я принужденно.

— Я полагаю, ты понимаешь… действительно понимаешь. Ты понимаешь, что Хенаро был позади тебя все время. Однако дело не в понимании.

Его утверждение, что дон Хенаро был позади меня все время, потрясло меня. Я попросил его объяснить.

— Твой ум нацелен только на одну часть этого, — сказал он.

Он взял сухую ветку и подвигал ею в воздухе. Он не рисовал фигуры — то, что он делал, скорее походило на движения пальцев, вычищающих сор из кучи зерна. Он словно слегка покалывал или царапал воздух веткой.

Он обернулся, и я машинально пожал плечами в недоумении. Он подвинулся поближе и повторил свои движения, начертив на земле восемь точек. Он обвел первую точку.

— Ты здесь, — сказал он. — Мы здесь все; это чувство, и мы двигаемся отсюда — сюда.

Он обвел вторую точку, которую начертил прямо над первой. Затем он стал двигать своей веткой взад-вперед между двумя точками, изображая интенсивное движение.

— Однако человек имеет еще шесть точек, которыми он способен управлять, — сказал он. — Большинство людей ничего о них не знают.

Он поместил свою ветку между первой и второй точками и ткнул ею в землю.

— Движение между этими двумя точками ты называешь пониманием. Ты делал это всю свою жизнь. Когда ты говоришь, что понимаешь мое знание, то не делаешь ничего нового.

Затем он соединил некоторые из восьми точек линиями с другими; получилась вытянутая трапециевидная фигура, которая имела восемь центров с неровными лучами.

— Каждая из этих шести оставшихся точек — это мир, точно так же, как чувство и понимание — это два мира для тебя.

— Почему восемь точек? Почему не бесконечное число, как в круге? — спросил я.

Я начертил круг на земле. Дон Хуан улыбнулся.

— Насколько я знаю, есть только восемь точек, которыми человек способен управлять. Возможно, люди не могут выйти за этот предел. И я сказал — управлять, а не понимать, ты уловил?

Его тон был таким забавным, что я засмеялся. Он имитировал или скорее передразнивал мое стремление к точному употреблению слов.

— Твоя проблема в том, что ты хочешь все понять, а это невозможно. Настаивая на понимании, ты не берешь в расчет всей своей судьбы как человеческого существа. Твой камень преткновения остается цел. Поэтому ты не сделал почти ничего за все эти годы. Правда, тебя вытряхнуло из полной дремоты, но это могло произойти и при других обстоятельствах.

После паузы дон Хуан велел вставать, потому что пора было отправляться в водный каньон. Когда мы садились в машину, из-за дома вышел дон Хенаро и присоединился к нам. Мы проехали часть пути, а затем пошли пешком в глубокое ущелье. Дон Хуан выбрал место в тени большого дерева, чтобы отдохнуть.

— Однажды ты рассказывал, — заговорил он, — что, когда вы с другом увидели лист, падающий с самой вершины платана, твой друг сказал, что тот же самый лист не упадет снова с того же самого платана никогда за всю вечность, помнишь?

Я вспомнил, что рассказывал ему об этом случае.

— Мы сидим у подножия большого дерева, — продолжал он, — и сейчас, посмотрев на другое дерево перед нами, мы можем увидеть лист, падающий с самой его вершины.

Он указал, куда смотреть. На другой стороне оврага было большое дерево; его листья были пожелтевшими и сухими. Кивком головы он дал мне знак не отрывать взгляда от дерева. После нескольких минут ожидания с вершины сорвался лист и полетел на землю; он ударился о другие листья и ветки три раза, прежде чем упал в высокую поросль под деревом.

— Ты видел его?

— Да.

— Ты хочешь сказать, что тот же лист никогда снова не упадет с того же самого дерева, верно?

— Верно.

— Насколько ты можешь судить, это верно. Но это всего лишь, насколько ты можешь судить. Смотри снова.

Я автоматически поднял взгляд и увидел падающий лист. Он действительно ударился о те же самые листья и ветки, что и предыдущий, — словно по телевизору повторяли только что показанные кадры. Я смотрел, как лист, покачиваясь, опускается, пока он не упал на землю. Я встал, чтобы посмотреть, были ли это два листа, но высокие заросли вокруг дерева не позволяли определить, куда в действительности упал лист.

Дон Хуан рассмеялся и велел мне сидеть.

— Смотри, — сказал он, кивнув на вершину дерева. — Опять падает тот же лист.

Я еще раз увидел лист, падающий точно таким же образом, что и два предыдущих.

Когда он упал, я уже знал, что дон Хуан собирается снова указать мне на вершину дерева, но прежде чем он сделал это, я поднял взгляд. Лист падал опять. Тогда я понял, что только первый лист сорвался с ветки на моих глазах, или, точнее, когда падал первый лист, я видел все начиная с момента, когда он отделился от ветки; следующие три раза, когда я поднимал глаза, лист уже падал.

Я сказал об этом дону Хуану и попросил объяснить, что он делает.

— Я не понимаю, как ты заставляешь меня видеть повторение того, что я видел прежде. Что ты сделал со мной, дон Хуан?

Он засмеялся, но не отвечал, и я стал настаивать на том, чтобы он сказал, как я мог снова и снова видеть этот лист падающим. Я сказал, что, по моим представлениям, это невозможно.

Дон Хуан сказал, что его разум говорит ему то же самое, однако я был свидетелем того, как лист падает вновь и вновь. Затем он повернулся к дону Хенаро.

— Не так ли? — спросил он.

Дон Хенаро не ответил. Он пристально глядел на меня.

— Это невозможно! — сказал я.

— Ты прикован! — воскликнул дон Хуан. — Ты прикован к своему рассудку.

Он объяснил, что лист падал снова и снова с того же дерева, поэтому я должен оставить попытки понять это. Доверительным тоном он сказал мне, что все было хорошо, но моя мания, как всегда, ослепила меня в конце.

— Тут нечего понимать. Понимание — это очень небольшое дело, совсем маленькое, — сказал он.

В этот момент дон Хенаро встал. Он бросил быстрый взгляд на дона Хуана, их глаза встретились, и дон Хуан перевел взгляд на землю перед собой. Дон Хенаро встал перед мною и начал ритмично размахивать руками в стороны, взад и вперед.

— Смотри, крошка Карлос, — сказал он. — Смотри! Смотри!

Он издал чрезвычайно резкий, свистящий звук. Это был звук чего-то рвущегося. Точно в то мгновение, когда раздался звук, я почувствовал пустоту в нижней части живота. Это было крайне мучительное ощущение падения, не болезненное, а скорее неприятное и поглощающее. Оно продолжалось несколько секунд, а затем прошло, оставив странный зуд в коленях. Но пока оно продолжалось, я стал свидетелем невероятного события. Я увидел дона Хенаро на вершине горы, которая была, по-видимому, в десяти милях. Это длилось всего несколько секунд и произошло так неожиданно, что у меня не было времени действительно рассмотреть его. Я не могу вспомнить, видел ли я фигуру нормальных человеческих размеров, стоящую на вершине горы, или это был уменьшенный образ дона Хенаро. Я не могу даже вспомнить, был ли это дон Хенаро или нет. Однако в тот момент у меня не было никаких сомнений, что я вижу его стоящим на вершине горы. Но как только я подумал, что не могу различить человека в десяти милях, восприятие исчезло.

Я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хенаро, но его не было. Недоумение, которое я пережил, было таким же удивительным, как и все остальное, что со мной происходило. Мой ум поддался нажиму. Я чувствовал себя совершенно потерянным. Дон Хуан встал и заставил меня сесть на корточки, закрыть нижнюю часть живота руками и плотно прижать ноги к телу. Мы сидели в молчании некоторое время, а затем он сказал, что действительно собирается воздержаться от объяснений чего-либо, потому что человек может стать магом, только действуя. Он посоветовал мне немедленно уехать, иначе дон Хенаро может убить меня своими усилиями помочь мне.

— Ты скоро изменишь направление, — сказал он, — и разобьешь свои оковы.

Он сказал, что в его действиях и действиях дона Хенаро понимать было нечего и что маги способны совершать удивительные вещи.

— Хенаро и я действуем отсюда, — сказал он и указал на один из центров своей диаграммы, от которого расходились лучи. — Это не центр понимания, и все же ты знаешь, что это такое.

Я хотел сказать, что действительно не знаю, о чем он говорит, но он не дал мне времени, встал и сделал знак следовать за ним. Он пошел быстрее, и скоро я, стараясь не отстать, начал потеть и отдуваться.

Когда мы садились в машину, я оглянулся, ища дона Хенаро.

— Где он? — спросил я.

— Ты знаешь, где он, — резко ответил дон Хуан.

Прежде чем уехать, я некоторое время сидел рядом с ним, как делал всегда. У меня было непреодолимое желание попросить объяснений. Как говорит дон Хуан, объяснения — это мой способ потакать себе.

— Где дон Хенаро? — осторожно спросил я.

— Ты знаешь, где, — сказал он. — И все же каждый раз ты терпишь поражение из-за своей привязанности к пониманию. Например, позапрошлой ночью ты знал, что Хенаро был все время позади тебя; ты даже повернулся и увидел его.

— Нет, — запротестовал я. — Нет, я не знал этого.

Я говорил правду. Мой ум отказывался принять этот вид восприятий за «реальный», и все-таки после десяти лет ученичества у дона Хуана мой ум не мог больше удерживать старые привычные критерии того, что является реальным. Однако все предположения, которые я до сих пор делал о природе реальности, были просто интеллектуальными манипуляциями; доказательством было то, что под давлением действий дона Хуана и дона Хенаро мой ум зашел в тупик.

Дон Хуан посмотрел на меня, и в его глазах была такая печаль, что я заплакал. Слезы потекли сами. Первый раз в жизни я почувствовал обременяющий вес своего разума. Неописуемая тоска овладела мной. Я невольно заплакал и обнял его. Он быстро стукнул меня суставами пальцев по макушке. Я почувствовал, как волна дрожи прошла вниз по моему позвоночнику. Это отрезвило меня.

— Ты слишком много потакаешь себе, — сказал он мягко.